Не тот (СИ)

Пятнадцать минут Сейя угасал, уже не цепляясь за жизнь – для него время больше ничего не значило, но Усаги оно показалось темной вечностью, кошмаром, который она заслужила, хотя и готова была молить всех возможных богов, чтобы больше никогда не проходить через подобный ад.

Каждый вдох брюнета, который становился все более редким и поверхностным, звучал для нее как похоронный звон, сводя ее с ума; каждое предсмертное подергивание его руки заставляло ее сильнее сжимать его ледяные посиневшие пальцы, и ее сердце сжималось так, что, казалось, грозило разорваться от невероятной боли.

Усаги смогла поднять голову лишь тогда, когда осознала, что Сейя больше не шевелился.

- Сейя… - едва слышно прошептала она, вцепившись в его мертвое тело. – Сейя…

Она вскинула голову и издала душераздирающий крик боли, от которого чувство вины лишь глубже разрезало ее сердце острым осколком стекла.

Какое-то время она полулежала недвижимо, обнимая его, все еще будучи не в силах поверить, что не смогла спасти, что отдала его смерти, оставшись без родственной души, счастья и радости в жизни…

Еще несколько раз она позвала его по имени, почему-то надеясь услышать ответ, даже несмотря на то, что он умер при ней, на то, что она слышала его последний вздох – от горя ей показалось, что вся та агония, которую она пережила вместе с Сейей, лишь привиделась ей, как кошмарный сон, и парень вот-вот открыл бы глаза, словно очнувшись от глубокого сна, и обнял бы ее в ответ, снова подарив любовь и тепло…

…и вдруг ее взгляд упал на полностью почерневшую надпись на руке.

Черные буквы на светлой коже выглядели ужасающе – они были подобны обгоревшим остовам разрушенного здания, и при виде их Усаги накрывал всеобъемлющий ужас и полное и окончательное понимание того, что Сейи не стало – навсегда.

Она вздохнула – хрипло, рвано – и сползла на пол, обливаясь слезами. Осознание того, что она больше никогда не почувствует его прикосновений, не услышит его голоса, не увидит взгляда, в морях которого с самого начала плескалась бесконечная любовь к ней, ломало ее под собой, словно давильный пресс – хрупкий предмет.

Она сама загубила две жизни – его и свою, так как перспектива пустого и бессмысленного существования без Сейи, во всепоглощающем одиночестве и сжирающей изнутри боли, виделась ей бесконечным девятым кругом ада, еще более страшным, чем то, что она испытывала в тот момент. Ей казалось, что она уже упала в пропасть, с силой ударившись о выступ, и теперь, поломанная, разбитая, медленно скатывалась к краю лишь для того, чтобы полететь дальше в темную глубину, крича от боли, страха и бессилия.

Представив себя на месте Сейи, она внезапно почувствовала острое желание умереть – такой эффект возымело ее воображение.

Усаги честно и открыто признавалась самой себе, что если бы ей пришлось истекать кровью, пока ее соулмэйт гнал ее прочь, предлагая лишь дружбу, она бы не дала ему ни минуты покоя. Она бы ночевала у него на крыльце, она ходила бы за ним, цеплялась бы за него, как утопающий за соломинку, слезами, криками, уговорами, истериками добилась бы желаемого, получила бы спасение, практически или даже совершенно невзирая на его чувства к другой женщине. А Сейя…

Усаги с силой впилась зубами в тыльную сторону ладони, чтобы сдержать крик – если до этого чувство вины было похоже на раскаленный нож в ее груди, то теперь он множился, превращаясь в десяток, сотню, тысячу подобных ножей, превращая ее душу в рваную ткань.

Сейя проявил уважение к ее чувствам – пусть и мнимым – к Мамору, он попросил о помощи, когда его трясло от страха и боли, но не давил на нее, он смирился с неизбежным, когда произошел их последний разговор…

Вспомнив темное отчаяние в его глазах, его резкий рывок к ней с мольбой остаться, она все же закричала, пытаясь выплеснуть из себя эту боль, но та тягучей смолой затягивала ее, запечатывая страдания внутри.

Если бы только она послушала, поняла, поверила, он… Он был бы жив, дарил бы ей объятия, смех, любовь, тепло – все, что хранилось в глубинах его души, все то, чем он был счастлив делиться с самого начала.

Снова и снова ставя себя на его место, Усаги понимала, что в последние дни жизни Сейя чувствовал себя как человек, погибающий без воды в жаркой пустыне, перед которым внезапно открылся оазис, дав ему надежду на спасение – однако едва он коснулся губами чистой, прохладной воды, она испарилась, сделав его смерть лишь мучительнее и страшнее.

С трудом она встала, захлебываясь слезами и стараясь не смотреть на тело любимого – ее пожирали дикий стыд и кошмарное чувство вины перед ним; его предсмертные слова гудели у нее в голове.

Он сказал, что умирал счастливым, что любил ее… А просьба простить его и вовсе жалила ее мозг раскаленным острием, дробя реальность на осколки.

Шатаясь, она подошла к столу, чтобы выпить немного воды, и вдруг обратила внимание на лист бумаги с запиской.

Взяв ее трясущейся рукой, Усаги пробежала глазами по строчкам и бессильно опустилась на стул, снова начав рыдать во весь голос.