Не тычьте в меня этой штукой

Истощен я или нет, но у меня возникают сильные чувства к воздушным судам, что внезапно приземляются в ранние утренние часы в сельских поместьях, где я гощу при двусмысленных обстоятельствах. В таких случаях моей неизменной практикой остается приветствовать обитателей этих машин полностью одетым, принявшим душ и с пистолетом или похожим на него устройством, заткнутым за брючный пояс, дабы они (летуны эти) не выказали враждебности моим лучшим интересам.

Соответственно я принял душ, оделся, сунул свой «банкирский особый» в его уютное гнездышко и направился в великие низа, где для питья обнаружил нечто потрясающей мерзотности под названием «текила». На вкус – как кислота из винтажного аккумулятора, но я, иссохнув, выпил ее довольно, не успела вниз сойти Иоанна. Держалась она учтиво, дружелюбно, однако индифферентно; ни намека на наше с ней недавнее панибратство не являлось на ее привлекательном лице.

Внутрь впорхнул пеон и с жаром обратился к ней на мерзком «арго», кое в здешних краях принимается за испанский. Иоанна обернулась ко мне с цивильно скрываемым благовоспитанным изумлением.

– Прибыл сеньор Конда, – недоуменно произнесла она, – и он утверждает, будто должен видеть тебя немедленно. Говорит, ты его ожидаешь?..

Я на миг перепугался, приготовившись отрицать какие бы то ни было связи с какими бы то ни было Кондами, но тут лампочка в голове у меня вспыхнула, и дверь в ментальный ватерклозет распахнулась.

– Ах да, ну разумеется! – вскричал я. – Это же старина Джок! Совсем забыл. Как глупо с моей стороны. Мой камердинер – ну, вроде. Надо было сразу тебе сказать, что у нас тут с ним назначена встреча. Он совершенно не доставит тебе хлопот – кинь ему охапку сена, где спать, и косточку погрызть. Надо было предупредить. Извини.

Пока я лопотал, массивные габариты Джока заполнили весь дверной проем; его плохо вытесанная из камня голова покачивалась из стороны в сторону, глазки моргали от света. Я испустил радостный клич, и Джок вернул мне ухмылку, пронзенную одним клыком.

– Джок! – закричал я. – Я так рад, что ты сумел приехать. – (Иоанна необъяснимо хихикнула.) – Полагаю, ты здоров, Джок и… э… готов? – Он уловил, к чему я клоню, и утвердительно моргнул. – Ступай умойся и покормись, Джок, а затем встретимся здесь, пожалуйста, через полчаса. Мы уезжаем.

Он повлекся прочь, ведомый пеонкой, а на меня обрушилась Иоанна:

– Как ты можешь уехать? Неужели ты меня не любишь? Что я сделала? Мы разве не поженимся?

То был мой День Разевания Рта – и я разинул этот рот снова. Пока я его разевал, Иоанна продолжала свою поразительную тираду:

– Ты что, считаешь, будто я, как животное, отдаюсь всякому первому встречному? Неужели ночью ты не осознал, что ты – моя первая и единственная страсть, что я принадлежу тебе, что я – твоя женщина?

На память мне пришли слова Хаклберри Финна: «Излагалось там интересно, только непонятно»[162], – но сейчас было не время для беззаботных цитат: Иоанна выглядела так, что один неверный ответ – и она поскачет галопом в свой будуар за драгунскими «кольтами». Челюсти мои разжались самопроизвольно, и я быстро понес околесицу – так быстро, будто сейчас меня колесуют:

– Никогда и не мечтал… не смел надеяться… игрушка праздного часа… слишком стар… слишком толст… перегорел… ошеломлен… не пил чай… тут в страшной опасности…

Последняя реплика ее, похоже, заинтересовала – и мне пришлось ознакомить ее с неуклюже отредактированным вариантом своих оснований для страха, как то: мартленды, «бьюики», блюхеры и бронзы – среди прочего.

– Понимаю, – наконец ответила Иоанна. – Да, в подобных обстоятельствах тебе, возможно, пока действительно следует уехать. А когда окажешься в безопасности, свяжись со мной, и я к тебе приеду, и мы будем счастливы до скончания дней. «Роллз-ройс» – и все, что в нем есть, – забирай себе. Это мой тебе подарок на помолвку.

– Боженька всеблагой, – проблеял я, пораженный ужасом. – Ты не можешь мне это отдать, то есть, это же целое состояние, это нелепо.

– У меня уже есть состояние, – просто ответила она. – А кроме того, я тебя люблю. Пожалуйста, не оскорбляй меня отказом. Попробуй понять, что я – твоя, а потому, естественно, все, что у меня есть, – тоже твое.

«Скажешь тоже!» – подумал я. Ясно, что надо мною насмехались каким-то весьма изощренным способом – и по не угаданным пока еще причинам, – или нет? Блеск в ее глазах был опасен – поистине.

– Ах, ну что ж, в таком случае, – сказал я, – для собственной безопасности я действительно должен захватить только одно… Что-то вроде фотографического негатива, я бы сказал, и еще, быть может, несколько отпечатков… ну, в общем…

– Двух извращенцев, играющих в бульдозер? Я знаю. Из снимков вырезаны лица, но мой супруг говорит, что один из них – гадкий мистер Глоуг, а другой – зять вашей…

– Да-да, – перебил я. – Это оно. То самое. Тебе ни к чему, знаешь ли. Твой супруг собирался их использовать лишь для того, чтобы получить дипломатическую неприкосновенность для краденых картин, и даже это было чересчур опасно. Даже для него. Ну то есть – посмотри на него.