Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Раньше в советской нашей жизни было много театрального. Пространство нашей жизни было театральным: парады, демонстрации, спортивные и прочие праздники, похороны великих «деятелей», генсеков и проч. и проч. Тысячи людей принимали в них ясное лицедейское участие. Столько мне приходилось наблюдать и быть участником. Десятками лет вырабатывалось в обществе это состояние «театрального мира», мира, представляющего себя для себя! И это было уже почти естественным, натуральным состоянием массового сознания (ну, только, может, единицы «отщепенцев» или людей более или менее художественного склада могли наблюдать со стороны, оставаясь свидетелями, не соскальзывая в молох карнавала).

Самые большие изменения российские не те, что кажутся большинству. Изменился театр. Социальный театр теперь другой, и это самое главное изменение. Приходится для краткости пользоваться дурным западным термином: сегодня у нас разыгрываются хеппенинги. Август 91-го, октябрь 93-го — самые крупные хеппенинги (или пока самые крупные?) конца века. Массовый театр вырос из детских штанишек. Большевистский любительский изжил себя и лопнул… Массам стало скучно играть. Устали от репетиций и заранее известного финала.

Депутаты, дерущиеся у трибуны, внезапно врывающиеся в Москву танки, горящий Белый дом… — театр спонтанности, непредсказуемости… театр, творящий себя в процессе действия.

Толпа зрителей на мосту во время танкового обстрела Белого дома и миллионы, прикованные к экранам ТV CNN, — вот мой аргумент.

1 декабря 1993 г.

Воровского, 20, студия 3. — Репетиция Платона, группа «М».

А. А. — «В самом высшем смысле мы должны следовать автору. Исполнитель заново пишет текст и тогда становится автором. Литература пишет словами… мы же пишем действием. Наше дело — другой предмет, чем литература. Здесь феномен: свобода возникает в отсутствие самого „я“».

«Единственная цель и назначение занятия искусством — уйти с площадки с ощущением того, что познал нечто большее, чем до этого».

«Мир меняется, вот в чем дело… 20-го века со всем его материализмом и гипертрофированным человеческим „я“ больше не будет! Не будет… И новое время будет решать вопросы Духа! Это я утверждаю! Вопросы Духа во всей их простоте и сложности».

2 декабря 1993 г.

Вчера долго беседовал по телефону с Ниной Кашич… Подробно рассказывала, как там в Омске «живет» Танина выставка… Много трогательных зарисовок, наблюдений.

Кажется, к 25-му января будет готова мемориальная доска, и на Татьянин день намечено открытие. На нашем доме. Советовались, какое место лучше выбрать. Я предложил со стороны скверика на улице Маяковского. Наш дом угловой, Ленина, 53 — Маяковского, 9.

8 декабря 1993 г.

Студия 3. — Утром был тренаж в «Уране» (с 11.30) с той группой. Пытаюсь довести до какой-то черты. Может быть, 20-го устрою открытый урок. Из всех упражнений, композиций хочу сложить нечто, что назвал «Поток». Попытка сложной вещи, структурной, саморазвивающейся. Можно назвать так: «Игровая среда. Пространство и ритм». Должна быть экспозиция, развитие, узлы, прохождение узлов, движение к основному событию и т. д.

Не могу писать, опять же по той же причине. Дикая истерика, до красного искаженного лица. Творческая мука, гибельная. Текст: «Не могу, черт возьми. Ну, у меня внутри одно дерьмо! А у вас-то — что у вас? Я подожгу театр, мне нельзя выздоравливать… такое чувство; я подожгу все это!!! Ничего не могу сделать».

Все эти слова о том, что «мне нечего сказать… нечего подсказать… Я уже все сказал, все. Поэтому меня нельзя назвать твоим учителем, режиссером! Художником! Может быть, сказать-то надо совсем чуть-чуть, но я не знаю! Ужас!!»

«Мне-то казалось, я так много делал, и что же!! Какой отзвук, отплата какая? Пустота. Очевидно, само по себе искусство театра — искусство тщеславия, есть радость, удовольствие от переодевания, перемен и т. д.; очевидно, это дано людям не для познания действительности, а для удовольствия, поэтому театр принимает людей легкомысленных и т. д. Наверное, это не музыка, не стихи, хочется думать, что все сложней, а нет, не получается. Драматический момент в жизни, когда приходит полная ясность, кажется, что все можешь, и потом — ужасно… Ничего я не накопил, кроме болезни… Что я сделал? Ничего. Что является моим личным? Болезнь и раздражение.

…Страна напоминает человека, которого положили на операцию, разрезали и ушли».

9 декабря 1993 г.

Снимаюсь в какой-то немецкой картине «Немой свидетель». Согласился, чтобы заработать денег. Самое странное, что и А. А. отнесся к моей просьбе чуть ли не с радостью. Да, да, конечно, надо же заработать, сказал он мне, отпуская на несколько дней.

Играю на английском языке. Режиссер Энтони Уоллер.

Два последних дня снимался с Олегом Янковским.

Они снимают совершенно иначе. Прежде всего совершенно нет «комплекса пленки». Такое ощущение, что они совсем не считают метры.