Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Конспектирую М. М. Бахтина «Творчество Ф. Рабле» и схожу потихоньку сума. Боже! Не хватит уже ни сил, ни времени понять еще хоть что-нибудь в этом мире, да нет, без «еще», просто — хоть что-нибудь понять. Однако то, что были на земле такие люди, как Бахтин, бодрит… Гордость какая-то в душе. Ведь то, что он сделал, сделать невозможно… Сделал! Жаль, что во мне нет ничего немецкого: как бы хотелось разграфить свою жизнь, рационализировать, выпрямить, чтобы каждая секунда — только в дело\ Чего нет, того нет! Каждому свое! (Это тоже, кажется, немецкое, нет, по-моему, это из Библии, это они уже взяли для своих нужд.)

Спрашиваю себя честно: чего бы я хотел больше всего? И отвечаю — свободы (всякой) и возможности заниматься чистой наукой. Смешно, наверное, на рубеже 40-летия думать о «чистой науке». Смешно. А хочется больше всего. Сейчас запишу эти мысли и захлопну тетрадку, чтобы никто не узнал и сам об этом не думал бы, а то вот смотрю на артистов (это на наших-то хороших артистов) — и скучно делается. Ну что, думаю, — что и про что я буду им говорить, мизансцены выстраивать? показывать, как играть надо? мучить всякой ерундой постановочной (как мучили меня режиссеры)?.. И читаю у Бахтина о карнавале: «…в сущности, это — сама жизнь, но оформленная особым игровым образом».

18 июня 1985 г.

Думаю вот о чем: театр актерский и театр режиссерский. По-моему, это надуманная, искусственная и (извините за расхожий термин) формальная проблема. Театр всегда был, есть и будет актерским. Это положение в основе, в природе, в биологической структуре театра. Что, собственно, мы начали называть театром режиссерским? Спектакли повышенной постановочной культуры, мощного пластического освоения пространства, выросшего знакового уровня сцены, т. е. обогащенной семиотики представления и т. д. и т. д. Но это только одно из многих и многих лиц театра как он есть! В центре, в магнитном поле, в ядре этой структуры (театра) всегда и везде — один, единый и неделимый хозяин, живой Актер! Плохой ли, хороший, это уж как Бог даст, но только — он. «Режиссерский» — грубейшее деление Целого. Даже нет! Наивная претензия на одностороннюю самоценность одной из частей — важной, серьезной, но… не конечной и совсем не самостоятельной (это последнее очевидно).

Итак, так называемый режиссерский (или, скромнее, семиотический усложненный) театр — одно из лиц Театра, отнюдь не главное, а одно из лиц, очередное в собственном историческом процессе развития. Живой же актер — суть театра и потому категория вневременная — постоянная, почти адекватная самому понятию — театр.

Милые мои, с этим надо считаться… с этим придется считаться… от этого никуда не денешься… Впрочем… как и от самого Театра.

2! июня 1985 г. Вильнюс

Прилетел вчера утром. Летели вместе с Сашей В. Я сразу в институт. Сессия началась 4-го, значит, опоздал на 2 дня, но это не страшно.

Мих. Мих. очень высоко говорил о моей письменной курсовой работе. Говорил, что читали ее на кафедре и сказали, что диссертации пишут хуже, это меня взбодрило, а то что-то совсем зачах в последнее время. Настроение какое-то скучноватое.

4 августа 1985 г. Москва

Танюша вчера вернулась из поездки. Все в порядке. Поездкой довольна, много всяких наблюдений, и вообще видно, что настроение хорошее. Приехала она рано утром, так целый день слонялись по дому, она все рассказывала, как было, готовили что-то вкусное (она привезла мясо), и день прошел. Работать, конечно, уже не пришлось.

Привезла много хороших книжек. Тоже целый день рассматривали. Книжки замечательные: проза Сарояна, воспоминания Д. Н. Журавлева, Каверина, Ильиной и проч. Совершенно чудесная монография И. Н. Соловьевой о К. С. Станиславском, удивительный альбом с прелестными фотографиями, я млею от радости. Да, о Блоке чудесная… Ну и другие.

А сегодня новый день. Льет дождь.

8 августа 1985 г.

Сижу над курсовой по режиссуре. Пишется с трудом, но интересно. В основном время уходит на сам процесс писания и, главное, «формулирование». Вопрос знаю уже досконально и могу говорить о нем легко и, кажется, убедительно, но, опять же, изложение на бумаге — больное место.

Пишу о «зерне» спектакля, образе спектакля, стиле, мере условности и разбор пьесы.

Уходит на это целый день с утра и до ночи. Выхожу погулять ненадолго вечером, а утром бегаю, хотя погода жуть — дожди (для моего писания — это, конечно, хорошо).

От Насти получил телеграмму из Москвы (!): «Вышли денег как можно скорее». Выслал. Позвонил ей вчера (она у Горбенко). Поговорили. Мычит. Толком ничего не объяснила, обещала сразу же обо всем написать. Я расстроен. Сильно расстроен.

14 августа 1985 г.