Не упусти

Именно так Энн-Мэри учила Сороку связывать шнурки на своей обуви. Маргарет отчетливо помнила, как в детском саду воспитательница, женщина с короткими вьющимися волосами, показывала им кроссовок из дерева. Со шнурками цвета яблок Гренни Смит. Один за другим воспитанники подходили и завязывали бант. После каждого чужого успеха Сорока чувствовала, как неизбежный провал давит ей на плечи. Она всегда носила обувь на липучках. Какой смысл делать сложные петли и захваты, чтобы завязать шнурки, если можно просто сунуть ногу в туфлю, положить цепкую сторону поверх гладкой, и – вуаля! – готово.

Но ее отправили домой с запиской, и, хотя Сорока не могла ее прочесть, теперь она представляла себе, что там было написано что‐то вроде: «Ваша отстающая дочь должна научиться завязывать шнурки перед поступлением в первый класс», потому что в тот вечер Энн-Мэри усадила ее на ковер в гостиной, вручила ей кроссовок и сказала: «Кролик – раз, кролик – два, у дерева у них игра…»

Сорока не помнила остальную часть стишка.

Неужели Энн-Мэри в тот вечер пила? Когда она перестала пить в первый раз? У Сороки всегда была ужасная память на неприятные вещи, ее мозг стирал прошлое по кусочкам.

Но только не сейчас.

Потому что она помнила последние полгода в мучительных деталях. Каждую минуту каждого дня.

– Клянусь, Сорока, у тебя такой вид, будто ты в другом мире, – сказала Энн-Мэри. Она положила прохладную руку на щеку дочери и нахмурилась:

– Сегодня понедельник, не так ли? О нет. Из-за меня ты пропустила школу.

– Это неважно. По сути учеба закончилась.

– Не верится, что ты почти в одиннадцатом классе, девочка моя.

– Поехали отсюда.

– Надо договориться и сделать тебе ученические права. Я могу научить тебя водить машину. Когда я была в твоем возрасте, то любила ездить за рулем. Мы с твоим отцом часами катались на машине.

– Ты все собрала? – спросила Сорока. – Надо вызвать такси.

Она вывела мать из палаты к лифтам, а когда они добрались до вестибюля, достала сотовый телефон и набрала номер местного такси. Маргарет быстро вспомнила его, потому что это была одна и та же цифра, повторявшаяся семь раз.

Они ждали снаружи, на скамейке.

Стоял солнечный день с голубым небом, и Здешний копался в грязи в поисках чего-то (может быть жуков?). Энн-Мэри задрала голову вверх, открыв лицо навстречу солнечным лучам и грея кожу. Когда она положила свою руку на руку дочери, Сорока едва не отпрянула, настолько она была горячей.

– Разве ты не любишь лето? – спросила Энн-Мэри.

Да, Маргарет любила лето, раньше любила, когда лето пахло хлоркой, виниловыми матрасами в бассейне, до того как…

– Мэгс?

Тень и голос окутали Сороку, когда чей-то знакомый силуэт подошел к скамейке. Девочка освободила руку из руки матери и закрылась ладонью от солнца. У нее перехватило дыхание, когда она увидела Бена, стоявшего перед ней в бледно‐голубых больничных штанах и медицинской блузе, на которой была нарисована радуга.

– Бен?

– Мэгс! Это ты. Я так и думал, что это ты.

Но затем случилось неотвратимое – Бен увидел Энн-Мэри, и его лицо омрачилось каким-то беспокойством. Всего ненадолго, он тут же спохватился.

– А ты… Что ты… – Сорока никак не могла закончить предложение.

– Я работаю здесь волонтером по понедельникам и средам, – пояснил Бен, – во время каникул. Мои родители давно работают волонтерами.

И поскольку Энн-Мэри смотрела на него во все глаза, а не представлять ее становилось уже совсем неудобно, Сорока положила руку на колено матери и сказала:

– Это моя мама. Мам, это Бен. Мы вместе ходим в школу.

– Бен? Очень приятно познакомиться, – сказала Энн-Мэри. Сорока заметила, что рука матери слегка дрожала, когда та подняла ее, чтобы поздороваться с Беном. Так часто дрожит тело, когда его лишают чего-то, к чему оно очень привыкло. Маргарет надеялась, что Бен этого не заметит.

– Я тоже, миссис Льюис, – сказал парень. – Нам тебя сегодня не хватало за обедом, Мэгс.

– Она – моя опора, – гордо сказала Энн-Мэри, похлопав дочь по руке. И это слово, «опора», по какой-то причине повисло в воздухе, как туман.

А потом подъехало такси, и момент был упущен.

Сорока помогла Энн-Мэри сесть в машину, заглянула в салон и прошептала:

– Я на секундочку, ладно?

Энн-Мэри подмигнула, кивнула и сказала:

– Не обращай на меня внимания, милая. Не обращай внимания, Мэгс.

И Сороке захотелось одновременно ударить ее по лицу и поцеловать.

Она выпрямилась и прикрыла дверь, не захлопывая, но ровно настолько, чтобы Энн-Мэри не могла подслушать. Потом Сорока снова повернулась к Бену.

– Прости за это, – сказала она почти тогда же, когда он произнес:

– Прости.

А потом они оба с минуту молчали и нервно посмеивались, не зная куда деть руки.

– Буэ-э.

Сорока почти забыла о Здешнем. Теперь она заметила его, похожего на человека, который расхаживал туда-сюда за спиной у Бена, разыгрывая драму.

Она изо всех сил старалась не обращать на него внимания.

– Тебе не за что извиняться, – сказала Сорока, Это свободная страна. Или хотя бы бесплатная больница. Сам знаешь.