Не упусти

– Я тебя не разбудила? Я встала рано и решила немного пройтись по магазинам. Надеюсь, ты в настроении для яиц.

Была ли Сорока в настроении для яиц? Если честно, она не могла сказать. Она даже не помнила, когда в последний раз ела яйца, и вот Энн‐Мэри подошла к столу и положила свежий, обжигающе горячий омлет на тарелку с тремя ломтиками дыни и золотисто‐коричневым тостом.

– Если что, джем в холодильнике. Я купила клубнику и ежевику, – сказала Энн-Мэри, как будто это было обычное утро, как будто она готовила завтрак каждый день последние полгода, как будто для нее было совершенно логично встать раньше Сороки, одеться и не напиться.

Сорока села, не став доставать джем, а мать устроилась напротив нее и принялась резать омлет.

– На улице красиво, – сказала Энн-Мэри, кладя на тост кусочек омлета и откусывая. Маргарет видела перед собою лишь идеальный слепок зубов матери на куске хлеба. Энн-Мэри жевала и глотала. – Я подумала, что можно после школы чем-нибудь заняться. Может, сходим в торговый центр? Уверена, тебе не помешает летняя одежда. У тебя давно не было ничего нового.

Кредитные карты Энн-Мэри были на волосок от закрытия, поэтому Сорока недоумевала, где ее мать собирается взять деньги, чтобы купить дочке что-нибудь новое.

У Энн-Мэри была работа – если можно так сказать. Она работала в парфюмерном отделе единственного универмага в жалком торговом центре Дали. Но в марте ее перевели с полного рабочего дня на неполный, потому что она слишком часто брала больничные (пила), и Сорока давно не видела, чтобы к ним на почту приходили чеки с зарплатой.

Будто догадавшись, о чем думает дочь, Энн-Мэри тихо сказала:

– Я звонила в магазин сегодня утром. На этой неделе мне разрешат несколько смен. Я сказала… сказала, что последнее время нам пришлось тяжело. Но готова собраться с силами. Я ведь не могу вечно сидеть и страдать, правда?

Сорока, честно говоря, считала, что именно этим мать и собиралась заниматься, но не стала озвучивать. Она просто сказала:

– Конечно, мам. Можно пойти в торговый центр. Если хочешь.

– Мне бы очень хотелось, – сказала Энн-Мэри.

В школе Сорока сосредоточилась на том, чтобы стать призраком. Здешний иногда был рядом, а иногда нет, и Сорока подумала, что он каким-то образом использовал себя как плащ, чтобы скрыть ее от любопытных глаз. Во всяком случае, мистер Джеймс не разговаривал с ней перед уроком английского, никто из учителей не вызывал ее к доске, а в коридорах никто не называл шлюхой, и даже Клэр или Бен за обедом, казалось, не замечали ее. Бен только пододвинул к ней кофе, который Сорока с удовольствием выпила. Когда после этого они вместе отправились на историю, плащ был снят, и Бен подтолкнул ее под руку.

– Как твоя мама? – спросил он.

– Ей гораздо лучше, – сказала Сорока. – Мне очень жаль, что ты…

Но она не знала, о чем жалеет. Что он их видел? Что он еще раз заглянул в те неприятности, которые Сорока называла жизнью? Сначала слухи в школе, а теперь это.

Ее мать так много выпила, что ее пришлось увозить с мигалками и сиренами.

– Я не знал, стоит ли об этом говорить, – признался Бен, – но я, конечно, беспокоился о тебе. Чуть не написал тебе вчера вечером, но… не знаю. Если что, я рядом. Если вдруг захочешь о чем-нибудь поговорить. Хорошо?

– Спасибо. Честно, я в порядке.

Сорока была благодарна, что к тому моменту они уже дошли до кабинета истории, и она устроилась за своей партой, снова позволив плащу на нее опуститься. Сорока достала желтый блокнот, тот самый, который, как сказал Здешний, ей больше не нужен, тот, который она вытащила из ящика этим утром, потому что не могла вынести мысли о том, что он будет далеко от нее, открыла новую ручку и просто, на всякий случай, написала:

Моя мать никогда не напивается до смерти. Она никогда не попадает в больницу с синей кожей и синяками от капельницы. У нее есть работа. Она водит меня по магазинам. Все отлично.

Сорока закрыла блокнот и положила руку на стол ладонью вверх.

На ней появилось что-то крошечное, почти нереальное.

Здешний посмотрел на Маргарет и подмигнул.

Какое интересное ощущение.

Сорока не чувствовала его так давно, что едва смогла понять, что это такое.

Ощущение безопасности.

Теперь она могла поднять его и зажать в руке.

И лучше молчать

В пятницу мистер Джеймс сел за стол напротив Сороки и сложил перед собой руки. Она поняла, что не сделала того, о чем он просил. Не писала эссе.

Вместо этого каждый день она практиковалась в том, чтобы становиться невидимой, и каждый вечер ходила в Близкий, ужинала со своими тамошними родителями, своей тамошней сестрой, а потом возвращалась в реальный мир, едва сдерживаясь, чтобы не разболтать свою тайну мирового масштаба.

Во вторник она ходила с Энн-Мэри в торговый центр. Они ничего не купили.

Энн-Мэри, верная своему слову, выходила в парфюмерный отдел по средам и пятницам и собиралась снова пойти туда вечером.