Читаем Не упыри полностью

Жаль, что первое движение малыша я пережила в одиночестве, ведь Романа нет рядом. Конечно, мысленно я ему все рассказала, но это не совсем то, о чем я мечтала. А мечтала я о том, чтобы мой любимый приложил ухо к моему животику и сам почувствовал биение новой жизни, плода нашей любви.

Я почти сразу поняла, что это будет девочка. Не знаю, почему я так решила. Должно быть, материнский инстинкт. Иногда я думаю: а будет ли Роман любить ребенка так, как я? Ведь он не сможет следить за тем, как растет во мне эта крошка, как мне становится все тяжелее и тяжелее ходить. А что будет дальше? Даже не знаю. Уйду в декретный отпуск и поеду к Роману. Рожать здесь я боюсь, потому что до ближайшей больницы час езды. К тому же мы будем вместе почти четыре месяца: два – до родов и два – после. А дальше… Дальше будет видно…

И в самом деле: кто это так жутко воет в унисон с метелью?

<p>… февраля 1960 г</p>

У меня новый статус: я стала матерью! У нас родилась девочка весом три с половиной килограмма. У нее еще нет имени, но мне бы хотелось назвать ее Даринкой. Хотя если Роман будет против, подберем другое имя, которое понравится нам обоим.

Мне уже приносили ребеночка покормить, и я смогла ее хорошо рассмотреть. Раньше мне казалось, что все новорожденные похожи друг на друга. Я даже боялась, что не узнаю свою девочку, если санитарка вдруг перепутает малышей. Всего минуту после родов я видела ее, но этого оказалось достаточно, чтобы запомнить ее личико. Она похожа на Романа, а от меня ей достались только темные волосики и носик.

Я кормила дочурку и думала вот о чем: любили бы матери своих детей так, если бы не рожали их в муках? Может быть, так и было задумано матушкой-природой? Чем сильнее боль и муки, тем дороже дитя. Или я ошибаюсь?

<p>… февраля 1960 г</p>

– Как бы ты хотел назвать дочурку? – спрашиваю у Романа, который приехал, когда я уже выписалась из роддома.

– Сначала я хочу услышать, какое имя выбрала ты, – говорит Роман, неумело держа на руках маленькую.

– Я пока промолчу, а ты все-таки скажи.

– Мне нравится имя Даринка.

– ?!

– Я что-то не то сказал?

– Этого не может быть! Ты хитришь! Наверно, я уже говорила тебе, что Даринка – хорошее имя?

– Как ты могла это говорить, если мы не знали, кто родится: девочка или мальчик? А как хотела ее назвать ты?

– Ты не поверишь: Даринка. Мы думаем об одном и том же, или это случайное совпадение?

– Мы любим друг друга, – говорит Роман, укладывая дочь в кроватку. – А любить – это и значит вместе смотреть в одну сторону, и думать вместе.

Он обнимает мои плечи, заглядывает в глаза.

– Спасибо тебе за доченьку, – ласково говорит он, целуя мои веки. – Ты и она – лучшие женщины на свете. И не надо сейчас тревожиться попусту. Я что-нибудь придумаю, чтобы мы были вместе. Договорились?

– Да, – киваю я в знак согласия и кладу голову ему на грудь.

Мне становится так спокойно, уютно, надежно и тепло…

<p>… апреля 1960 г</p>

Как страшно, когда болеет ребенок! Лучше бы я сама заболела, чем смотреть, как горит в жару Даринка! Она простыла где-то в пути, когда я возвращалась на работу в школу. Едва мы с ней приехали в село, как у малышки резко подскочила температура. Я сразу вызвала врача, но он добрался до нас только через два часа.

– Двусторонняя пневмония, – констатировал врач.

Поспешно собираю вещи, и нас везут в районную больницу. И снова Романа нет рядом. От мысли, что я опять одна и некому даже поплакаться, я впадаю в отчаяние. Врачи делают малышке уколы, ставят капельницы, но после каждой дозы лекарств у нее начинаются судороги. Даринка закатывает глаза, начинает задыхаться. Доктора ничего не могут поделать, а я от бессилия едва не теряю рассудок. Оставляю ребенка на соседку по палате Олесю и бегу на почту, чтобы отправить телеграмму Роману. Пишу ему: «Приезжай, Даринка тяжело заболела», и снова бегом в больницу. По пути в моей голове роятся, гудят, как пчелы в улье, печальные мысли.

– Как ты, солнышко мое? – сразу бросаюсь к моей девочке, а она лежит бледная и горячая.

– Марийка, – говорит мне Олеся, соседка по палате. – Вот послушай меня. Я уже третьего ребенка родила, а ты еще молодая, неопытная.

– Что? Что мне делать?! – в отчаянии я заламываю руки.

– Тебе надо взять распашоночку, в которую Даринка была одета, и пойти к знахарке.

– Мы же не в средневековье живем! Неужели ты веришь, что знахарка может вылечить воспаление легких?!

– Воспаление не воспаление, а снять судороги сможет только она. Врачи тут ничем не помогут, поверь моему опыту.

Я в таком состоянии, что готова сделать все, что угодно, лишь бы пошло на пользу ребенку.

– Но я же не могу бросить Даринку и идти искать эту женщину.

– Ко мне скоро придет свекровь, она знает, где живет опытная шептуха. Если хочешь, можно передать распашоночку с нею, – предлагает Олеся.

– А она согласится сходить к знахарке? – спрашиваю я с надеждой.

– Думаю, да, – отвечает Олеся. – Она – добрый человек.

Заворачиваю распашонку в газету, кладу туда немного денег и передаю пожилой женщине, свекрови Олеси.

– Неужели поможет? – спрашиваю ее.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза / Детективы
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза