Читаем Не упыри полностью

– На старости лет выспятся, а утро прозеваешь – день пропал, – отвечает он. И уже слышу: – Подъем, парни! Кто со мной в лес?

Куда и сон девался! Вскочили, засуетились. Через полчаса мы уже в лесу. Роман хочет, чтобы мальчики научились любить и тонко чувствовать природу, а заодно объясняет, как не заблудиться в лесу, показывает ягодные и грибные места. Вижу, что внуки устали, но виду не подают, топают за Романом, слушают его рассказы.

– А в речке будем купаться? – спрашивает Антончик, сын Даринки.

– Если пообещаешь не простудиться, – отвечает Роман.

Идем к речке, потому что солнце уже высоко и становится жарко. Мальчишки сразу лезут в воду, брызги летят во все стороны, как сверкающие стеклышки. Я брожу по мелководью, разглядывая плоские, отшлифованные водой камешки на дне и любопытных мальков, кружащих у моих ног. Потом выхожу на берег и в тени развесистой старой вербы расстилаю на траве простыню.

– Ну, хватит! – подает команду Роман. – Вылезайте, а то закупаетесь так, что сороки украдут.

Мальчишки бегут ко мне, а у меня уже готовы бутерброды. Они наворачивают их так, что за ушами трещит.

– Вкусно! – говорить Олесь.

– Я голодный, как волк, – добавляет Антон.

Не успели перекусить, как Антону приходит в голову забраться на вербу. Натягивает штаны и карабкается на дерево.

– Штаны порвешь, – замечает Роман.

– Не порву, они у меня американские! – хвастается мальчик. – Деда, а у тебя в детстве были наши джинсы или импортные?

– Мои «джинсы» мне мать выкроила из старых штанов старшего брата, потому что не в чем было ходить в школу. Я уже как-то рассказывал вам, что моя мама осталась вдовой с тремя детьми.

– А куда девался твой папа? – Антон уже забыл, что собирался на дерево. Вернулся и уселся вместе с остальными поближе к Роману.

– Его тяжело ранили на фронте. Он долго лежал в госпитале в городе Мичуринске, в России, там и умер от ран.

– А где его похоронили?

– В том же городе, в братской могиле.

– А мы туда поедем?

– Обязательно!

– Расскажи еще про свое детство, – просит Олесь, а Роману только того и надо: готов рассказывать сколько угодно, лишь бы слушали.

– Пошел я в школу в постолах, потому что другой обуви не было…

– Я видел такие в музее, – вставляет Антон.

– И все бы ничего, но никак не мог научиться наматывать портянки.

– Зачем? Носки бы надел, – говорит Олесь.

– А откуда бы они взялись? – пожимает плечами Роман. – Ну, кое-как с онучами справился, а зашнуровать постолы веревочками никак не могу! Меня уже и старший брат учил, и мать тряпкой лупила, а все равно не слушаются меня эти веревочки – хоть тресни!

– Тебя мама била? – осторожно интересуется Антон.

– Досталось мне и от мамы, и от брата, когда они узнали, что в школе записывали на помощь сиротам, у которых не было постолов. Мои были дырявые, но я постеснялся записаться, вот и досталось мне на орехи!

– А когда у тебя появилась настоящая обувь? – интересуется Олесь.

– Когда после школы я поступил в техникум, мне сшили бурки.

– И тогда тебя уже не ругали?

– Мать ругала, потому что ночами сидел над учебниками, жег коптилку, а масла для нее было мало. Вот так-то, мои хорошие, – вздыхает Роман. – Так что не жалуйтесь на судьбу, радуйтесь каждому дню, подмечайте все вокруг и живите так, чтоб каждый день был полным. А то, что услышали от меня, запомните, чтобы своим детям рассказать, потому что они уже и слова такого не будут знать – постолы.

Роман рассказывает что-то еще, но я уже не слушаю, а только смотрю на него и дивлюсь его умению удерживать внимание слушателей и привлекать к себе людей…

<p>… октября 1995 г</p>

Где-то я читала, что последняя любовь сильнее первой. А если первая любовь оказывается и последней? Когда обе эти любви сливаются, как ручьи в одну реку, а река впадает в море, значит, любовь становится беспредельной? Я вижу свою любовь то тихой и смирной, как скромный ручеек, то шумливой, как горная речушка, то спокойной и широкой, как морские воды в штиль. Мы плещемся в ней, обдавая друг друга брызгами влаги, похожей на чистую воду целебной криницы. Мы купаемся в любви, а порой боремся с ее штормовым прибоем. Мы наслаждаемся любовью, как ласковыми и теплыми морскими волнами…

<p>… декабря 1995 г</p>

– Мое лицо стало похоже на печеное яблоко, – как-то сказала я Роману, разглядывая себя в зеркале.

– Почему ты так решила?

– Посмотри: оно все покрыто мелкими и глубокими морщинками, потому что я никогда не пользовалась кремами, не делала омолаживающих масок.

– Нет, это не морщины, – говорит он, обнимая меня. – Это зрелая мудрость, которая приходит с годами.

– Правда?

– А ты что, не знала? В каждой – жизненный опыт. Ошибка – маленькая морщинка. Ее пересекает другая – исправление ошибки. Волнистая складочка – беспокойство о детях.

– Откуда ты это знаешь? – улыбаюсь я.

– Потому что люблю тебя так же, как в юности.

<p>… марта 1996 г</p>
Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза / Детективы
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза