Не в счет

Мы вот целых пять раз за два семестра её видели, из которых три раза было на зачётах по практическим навыкам. Самообразование студентов самый занятой врач областной больницы и преподаватель года ценила очень.

— Учебников надо было больше читать, — завкафедрой, запнувшись на секунду, посоветовала сухо, вывела неуд в ведомости и зачётку мне протянула. — Всего доброго.

Из её кабинета я вышла на деревянных ногах.

Как во сне.

Ещё не веря, что это всё.

Я вышла осторожно, чтоб никого не задеть и в безобразную истерику от этого касания не сорваться. Рыдать при всех, вылетая с экзамена, как Валюша, я не могла, не собиралась. Не дождутся и не увидят.

Никто.

А потому надо было держаться, дышать на ускользающий счёт и идти, расправив плечи и повыше задрав подбородок. Мне надо было… устоять на самом краю спокойствия. Я должна была, даже если под ногами качалась, рушась, сама жизнь, а силы закончились.

Их больше не осталось, как и нервов.

За этот чёртов нескончаемый год они исчерпались полностью.

До дна и, пробивая, глубже.

Вот только всё равно я должна была оставить все слёзы и крики до дома, до двери, которую следовало сначала закрыть, а только потом сползти по ней на пол и разрыдаться до подвываний и кашля.

Не сейчас.

Не в институте.

Иначе… иначе остатки самоуважения я потеряла бы окончательно, его и так осталось немного. Оно испарилось, когда просить я впервые себя заставила. Оно разбилось об карие глаза и равнодушное «Тебе полезно будет».

Почему-то в ушах из всего сказанного стояла именно эта фраза.

Она билась внутри головы, заглушая гвалт коридора. Она звучала громче, чем оклик Ивницкой, которая с Измайловым у окна стояли. Они разговаривали, обсуждали что-то бурно, пока меня не заметили.

И рукой Полька махнула.

Они… они явно ждали зачётки, которые сразу в руки отдают только не сдавшим. Остальные же ждут конца экзамена.

Они сдали и ждали, а я…

Я отшатнулась.

Ни видеть, ни тем более общаться даже с ними я в тот момент не могла физически. И столь же физически я ощущала стену, которая между нами вдруг возникла. Она упала, разрезав на тех, кто сдал и учиться дальше будет, и… меня.

Мне вот не светит.

Закончилась сессия и… медицинский тоже, к которому особой любви и восторга я никогда не испытывала. Шла в него, потому что в школе математика и общество интересовали ещё меньше, чем химия, а при мысли о каком-нибудь филфаке в будущем зевалось.

Тут же… всё-таки было интересно.

Трудно, больно, нервно, но интересно.

Весело.

Тут была Ивницкая, с которой, сокращая путь и вызывая возмущения старосты, мы сквозь забор в пятый корпус напрямую пробирались. Мы прогуливали — кому нужна современная научная картина мира — лекции, соображали коллективным разумом задачи и первыми вылетали из всех кабинетов. Мы танцевали, хохоча до слёз, что-то неописуемое под «Чунга-Чангу» на биохимии в один из перерывов, когда мозг от количества формул и умных слов плавился и через уши улетучивался.

Тогда Катька снимала нас на телефон и в редкий раз не ругала.

Расписывали доску очередными реакциями Злата и Лера, спорили, как правильно будет, и стул, чтобы всё уместить и до самого верха достать, они приставляли.

А Артём, заполняя весь кабинет басом, гудел про воскресную рыбалку с дедом, улыбался своей заразной улыбкой до собравшихся у глаз морщин.

Наша группа.

Она тоже… была.

Резкая и приторная, занудная и безалаберная, болтливая и молчаливая, умная и глупая. Такая разная, но всё одно… неидеально дружная, своя до восьмого чуда света в лице Валюши. Мы не общались неделями, ругались вдрызг, делились — только никому! — секретами и ответами, что к концу дня хранились всей группой в полном составе. Мы знали, что для любого кипиша или помощи есть четырнадцать человек, каждому из которых можно позвонить всегда.

Проверено.

Вещи и мебель, когда переезжала Катька, мы таскать помогали. И все сессии отмечали в полном составе то в барах, то клубах.

А ещё… был Измайлов.

Невозможный, невыносимый и необходимый мне Глеб Александрович, на халат которого я однажды с особым усердием цепляла половину пары ручку. Делала большие и честные глаза, когда ко мне оборачивались и брови показательно хмурили.

Он обхватывал, удерживая, мою голову руками, не давал отвернуться от проводимого ФГДС, которое смотреть я отказывалась категорически. И в ухо, требуя не жмуриться, он насмешливо шептал.

Я с чувством полного садистского удовольствия звонила и будила его по утрам. Один раз вместо меня набрала Ивницкая, была послана в далёкое пешее, о чём ещё полгода она мне обиженно напоминала.

Теперь этого всего не будет.

Или будет, но без меня.

Моя учёба закончилась, осталась в прошлом с литрами кофе из автоматов, талмудными переписками-записками на занятиях и поездками от корпуса до корпуса в битком забитой машине, в которой полгруппы вопреки физике поместиться могло.

Финита ля комедия.

Конечная станция, поезд учёбы дальше не идет. При выходе из вагона не забудьте аттестат и академическую справку…

До дома я добралась на автопилоте.