Не в счет

— Да я уж понял, что не брат, — Глеб хмыкнул скептично, но руку, подойдя к нам, Савелию Игнатьевичу протянул. — Наслышан.

Это прозвучало без восторгов.

Как и ответ Гарина, который с кровати поднялся поспешно. Отказался больше лежать, заверив холодно-учтиво, что чувствует себя прекрасно. И дальше, с ними обоими, я находиться просто не могла.

Я подхватила, вспоминая про обход и пару, тетрадь.

Почти дезертировала, вот только голос Измайлова, пока я мучительно думала, что сказать на прощание, догнал меня у двери.

— Калина, вас Тоха завтра ждёт прям с нетерпением, — в его голосе была тонна сарказма, за которым весь третий курс и фармакология враз промелькнули и… согрели. — Он про всех у меня спросил, сказал передавать привет. Горячий.

— Он у вас вёл⁈

— Угу, — он подтвердил с кривой ухмылкой. — Вчера зачёт сдавали. Мучил нас, страдал сам. Мы забыли всё, что он нам в головы вдалбливал. Механизм действия фторхинолонов объяснить не можем, на что действуют аминогликозиды путаем.

— Узнаю Антона Михайловича!

— Пять вопросов на листочках вначале и устный опрос…

— … встань изо парты и в тетрадку, у-у-у, оболтусы, не подглядывай! — это мы договорили слаженным хором.

Рассмеялись.

И… легче стало.

У меня вышло, всё же сбегая и прощаясь, улыбнуться искренне. Только вот писать Измайлову, как он то ли попросил, то ли предложил, чтобы увидеться, когда у нас закончится пара, я не стала. Я отговорилась делами.

Так было… правильнее.

Или малодушнее.

А ещё трусливее е.

Я не хотела пересекаться с ним, боялась подспудно, потому что без него я не сомневалась. Я решила, что люблю Гарина. Я была уверена, что люблю Гарина, пока… пока Измайлов на горизонте не объявлялся.

Он походил на смертельно-ледяной водоворот, что, возникая внезапно, в себя раз за разом равнодушно затягивал. На водоворот, который крутил-вертел, кружил-ломал, а после небрежно выбрасывал.

Уходил сам, приходил вновь.

Я больше так не могла.

Не хотела.

И плевать было, если на душе или в сердце ещё что-то тоскливо-тошно ныло. Кололо противно и болезненно, когда в разговорах идеальный Кен упоминался. Я научилась не обращать на это внимание, не думать.

К октябрю я даже перестала, заходя в кабинет, искать обыкновенно серые глаза и идеальную укладку среди всех наших. Я привыкла, приняла окончательно, что с нами он больше не учится. Не является, просыпая все будильники, ближе к перерыву.

Теперь у него была другая группа.

Другая жизнь.

А я…

— Ты выйдешь за меня замуж? — Гарин спросил тоже в октябре.

Третьего числа.

Он спросил между делом, между блюдами, когда одни уже унесли, а другие ещё не подали. Он спросил в ресторане, куда пошли мы спонтанно. Не было дома еды, ибо хозяйкой я была всё же паршивой.

И к Тохе с его зачётом, что принимался занудно-дотошно и так знакомо, последние три дня я готовилась.

Работал, утопая в бумагах и судах, Гарин.

А потому около пустого холодильника, в полумраке кухни и ранних зябко-серых сумерках, мы в тот день встретились. И своё обещание сообразить что-то на ужин я только тогда вспомнила, усовестилась.

Я даже прикинула, что на скорую руку сделать можно, только не успела. Махнуть в ресторан, обрывая все оправдания-раскаяния коротким поцелуем, Гарин предложил быстрее. Он рассказал, что один, на двадцать пятом этаже, со стеклянным куполом и верандой, ему тут как раз насоветовали, наобещали красивых видов и вечерне-огненной панорамы.

Не обманули.

И на пустующую веранду, для которой сезон подходил к концу, я его утащила. Оплетал, расползаясь по её стенам, все поручни и столбы девичий виноград. Он полыхал багряным, таким осенним, цветом.

Прятал, давая подглядывать самим, от людей и города. На Энск, завернувшись в принесенный плед, я и смотрела.

Пока Гарин не спросил, не сделал… предложение.

— А как же… пять лет?

Я не переспросила.

Я, замирая под его взглядом, ляпнула куда умнее, потеряннее. Я ухватилась за такие давние, произнесенные в иной сказочной жизни, слова. Я зацепилась за них, спасаясь от ещё одного водоворота.

От шторма из эмоций, мыслей и противоречивых чувств.

— Я бы мог сказать, что год с тобой идет за три сразу, а мы знакомы уже целых два, но… — Гарин, крутанув поставленную между нами коробочку, усмехнулся бегло, — я купил его ещё летом, когда мы… поругались.

— Логично, — я поддержала вежливо, пожалела, что заказ водки или сразу абсента Гарин вряд ли оценит и поймет. — Именно так все при ссорах и делают.

— Не ёрничай.

— Я пытаюсь!

— Господи, Алина! Почему с тобой так… сложно⁈

Невыносимо.

И я сама невыносимая.

У него на языке, я была уверена, крутилось именно такое определение. Только Гарин, культурный и сдержанный, при себе его оставил. Он лишь вскочил, раздраженно и громко двинув стулом, с места.

Отошёл к перилам веранды, облокотившись на которые, разноцветную и широкую ленту одной из главных улиц Энска разглядеть было можно. Красные огни сотни фар, зелёные — светофоров, неоновые — реклам и вывесок.

Наблюдая за ними, можно было вдох-выдох сделать.

Помолчать.

И успокоиться.

Или после сигареты, которую он попросил у официанта, выдохнуть. И дым, напоминающий о полыни и горечи, выпустить.