Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти»

После этого, поскольку больше было решительно некуда, я отправился в контору, разумеется, заехав во двор издательства через пожарные ворота. Назрела необходимость побыстрее встретиться с Тараканом, чтобы обсудить с начальством наболевшее, но он, как назло, задерживался, и мне оставалось только сидеть у себя в кабинете, томясь тоской и ожиданием. Часы на стенке показывали одиннадцать ноль пять, когда в дверь решительно постучали.

— Войдите! — крикнул я, обрадовавшись тому, что хоть кто-нибудь скрасит мне вынужденное безделье.

И они вошли. Первым вырос на пороге Михаил Анисимович Фураев. За его спиной мелкой птахой маялся дядя Гриша. От неожиданности я настолько растерялся, что только и смог спросить:

— Вы каким образом сюда попали?

— Как положено, через бюро пропусков, — с достоинством ответил Фураев. — По удостоверению Государственной Думы.

— А этот сексот, — раздраженно показал я в сторону его спутника, — тоже депутат, что ли?

— Он — помощник депутата.

— Ясно, — кивнул я, понемногу приходя в себя и вновь обретая утраченное было равновесие. — Лиса Алиса и кот Базилио. Зачем пожаловали?

— Может, вы предложите нам сесть? — поинтересовался Михаил Анисимович.

— Не предложу! — поражаясь собственной лихости, отрезал я. — Никто вас сюда не звал.

Однако я не на того напал. Усмехнувшись, Фураев сам взял себе стул и уселся напротив меня. Мелко семеня, дядя Гриша пробрался к окну и пристроился на подоконнике, как на жердочке.

— Не волнуйтесь, Игорь Владимирович, ради Бога не волнуйтесь, — проблеял он оттуда. — Мы вас надолго не задержим.

— Надолго задерживать надо вас, — пробормотал я, уже с интересом ожидая продолжения.

И дождался. Никак не реагируя на мои колкости, Михаил Анисимович молча выложил на стол принесенный с собой объемистый портфель, откинул крышку и пододвинул его ко мне. Плотными рядами в нем лежали тугие пачки стодолларовых банкнот.

— Здесь ровно миллион, — проговорил Фураев глухим голосом. — Мы решили не мелочиться. Проиграли — надо платить.

— И между прочим, — проворковал с подоконника дядя Гриша, — даже взамен ничего не просим. Все равно ведь копий можно наделать сколько угодно. Так что оставляйте себе и папочку, и кассеточки.

Мысли в моей бедной голове понеслись, как гонимые ураганом щепки. От такого предложения может обалдеть кто хочешь. А тут мне предлагают не просто миллион. Мне предлагают миллион за пустышку, за фуфель, за мой блеф!

Господи, конец всем мучениям, всем страхам! Выход из всех тупиков!

Плюс миллион.

Стоп, стоп, стоп... Где там у нас обычно бывает бесплатный сыр?

— Спрячьте бумаги с пленками в надежном месте, как Аркатов хотел, — уверенно посоветовал Михаил Анисимович. — А нам надо немного: ваше слово, что эта грязь никуда не вылезет.

— Про грязь мы уже слыхали, — вспомнил я. — От вашей чудной невестки. Кстати, как она поживает?

Фураев посмотрел мне прямо в лицо и медленно, словно выдавливая из себя, произнес:

— С ней случилось несчастье. Сгорела в своей квартире. Вероятно, заснула с сигаретой.

У меня похолодели ладони. Господи, ведь это я собственными руками отдал ему те проклятые розовые бумажки! Оправдывает ли меня в глазах Всевышнего то, что я не ведал, что творил? Но в душе моей не нашлось слишком много места для переживаний по поводу кончины прелестной убийцы Дианы, довольно быстро их вытеснили более практические вопросы. Автомобильные наезды начались сразу после убийства Фураева-младшего. Уж не его ли гибель навела в свое время папочку на саму идею? Впрочем, сейчас это уже имело мало значения. Вслух я сказал:

— Хотелось бы уточнить, за что такая куча денег. За мое молчание о тех, кто уже убит, или за тех, кто еще будет убит, тоже?

В ответ Фураев решительно рубанул ладонью:

— Бизнес мы сворачиваем, это уже решено!

И я окончательно утвердился в том, о чем до этого только догадывался: мне предлагают миллион всего-навсего для того, чтобы выиграть время. С таким компроматом на руках, как у меня, жить не оставляют. А главное — бизнес такого рода не сворачивают.

Значит, снова куда ни кинь — везде клин, подумалось тоскливо. И взять деньги, и не взять деньги — максимум, что я получаю, это отсрочку приговора, Может, тогда лучше взять?...

И, как страшный сон, забыть про книжника Цыпляева, бухгалтера Слюсаря, чиновника Карымова, про ресторанщика, про тотошника, про всех, всех, всех. Включая Артема.

— Мне нужно подумать, — сказал я. — Такие решения с бухты-барахты не принимаются.

— Долго? — хищно оскалился со своего насеста на подоконнике воробушек.

— Не дергай человека, — усовестил помощника Фураев. — Игорь Владимирович хочет подумать — имеет право.

Он встал, захлопнул крышку чемоданчика, еще ближе подвинул его ко мне и объявил декретивно:

— Это пока оставим здесь.

— Это пока заберем, — не менее декретивно объявил я, двинув портфель в противоположную сторону. — Может, я откажусь. А может, еще попрошу.

Не знаю, понравился ему мой ответ или нет, но он его проглотил. Посмотрел на меня с полминуты своими удивительно ясными глазами, провел рукой по картонному лицу, стирая, словно капли пота, следы сомнений, и коротко кивнул.