Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти»

Раскутин тяжко вздохнул, ямочки на его лице образовали сложный рисунок, и он произнес явно нехотя, словно подчиняясь суровой необходимости:

— Алик Карымов занимался в Фонде имущества главным образом распределением подрядов на реконструкцию старых особняков в центре города.

— Полагаю, для строительных компаний это прибыльное дело? — спросил я осторожно.

Раскутан тяжко вздохнул.

— За этим стоят колоссальные деньги. Банки, тресты, иностранные инвесторы. Очень легко, знаете ли, наступить кому-нибудь на хвост...

— А кто теперь, после Карымова, занимается этим распределением? — спросил я, вытаскивая блокнот.

Но записывать мне ничего не понадобилось. Колобок со скорбным видом кивнул — первый подбородок опустился на второй, второй на третий. Скорбный этот кивок должен был, видимо, означать, что ему вполне понятно, что стоит за моим вопросом. Потом он посмотрел мне прямо в глаза и печально ответил:

— Я.

13 Либидо

К моему возвращению столовая в редакции уже закрылась, и мне пришлось довольствоваться холодными сосисками и простывшим чаем в буфете. Туда же забрел выпить лимонаду всегда мрачный сатирик Чепчахов, считающий угрюмость лица отличительным признаком работников своего цеха. Окинув хмурым взглядом мою скудную трапезу, он поинтересовался:

— Каков гастрологический прогноз?

— Если экспромт — то ничего, — отозвался я с набитым ртом. — Хотя лежит близко. Хочешь, продам незадорого фразочку? Бюрократия — заорганизованная преступность.

Он благосклонно кивнул и полез за блокнотом.

Увидев меня в другом конце коридора, гений репортажа Гаркуша выкинул вперед обглоданный под самый корень палец и заорал:

— Заголовочек!

Так матрос в бочке на верхушке мачты кричит: «Земля!»

— Классную заметку забацал, газету завтра с руками рвать будут, — пожаловался он, — а заголовочек что-то не идет...

— Баш на баш, — отрезвил я его, вывалил перед ним все свои накопившиеся за день вопросы, взял полосу и отправился к себе в кабинет.

В принципе я чувствовал, что материала и так хватает, остались детали. Но пятый адрес, вернее, телефон, оставшись неразъясненным, все равно болтался бы на моей совести. Я набрал его и после долгих гудков услышал стандартный текст автоответчика. Рассказав, зачем звоню, я продиктовал рабочий телефон, подумал и добавил домашний. Потом покорно вздохнул и принялся за чтение Гаркушиной заметки.

Если оставить в стороне такие изумительные пассажи, как «падеж нравственности» и «останки уважения», материал и впрямь был неординарный. В двухкомнатной коммунальной квартире на Пресне проживали две семьи. Старик со старухой, оба пенсионеры, и студент-заочник, перебивающийся случайными заработками, который, собственно, полноценной семьи из себя не представлял, но собирался вскорости жениться, что для сюжета немаловажно.

Старик пил вмертвую. Пенсию пропивал за три дня, дальше собирал бутылки вокруг коммерческих ларьков. У него был принцип, который он не раз громогласно декларировал: «Как ни крутись, как ни бейся, а к вечеру хошь не хошь, а напейся». Напившись, он приходил в квартиру и устраивал драку со старухой. Старуха страдала гипертонией и после каждого скандала отлеживалась сутками, глотая клофелин. Два-три раза в неделю она вызывала милицию. Являлся всегда усталый участковый, привычно грозил упечь старика на десять суток и уходил. «Доведете до смертоубийства!» — отчаянно кричала ему вслед старуха. И у студента-заочника родился дьявольский план. Стащив у бабки пузырек с клофелином, он после очередного скандала подсыпал в портвейн старику лошадиную дозу лекарства. К утру деда нашли на полу возле сортира уже окоченевшим, и путь к овладению квартирой для готовившегося создать новую ячейку общества студента был открыт: дедушка отправлялся на погост, бабушка в каталажку.

Все шло по задуманному, но нашелся местный Порфирий Петрович, который раскрутил дело, и студента раскололи на перекрестном допросе. Все получилось в точности до наоборот: несостоявшийся жених угодил в кутузку, а овдовевшая старуха осталась тихо-спокойно жить одна в двухкомнатной квартире. Возможно, покойный Федор Михайлович и нашел бы здесь повод для романа, но Гаркуша ограничился тем, что изваял заметку в рубрику «Криминал». Он явился минут через двадцать, по обыкновению скаредно прижимая к груди папочку с добытыми для меня материалами.

Вдохновение, однако, не снисходило. Я предложил было «Чисто советское убийство», но сам же и отверг: старо, где-то, кажется, было. Потом пришло в голову «Агата Кристи русского розлива». Это было уже лучше, но Гаркуша принялся ныть, что в тексте нет никакой Агаты, читатель сам не дотумкает, а вставлять уже некуда, все заверстано... Заголовок, как часто бывает, влетел в голову, как шальной голубь в форточку. Я спросил:

— У тебя есть, чем записать?

Он отрицательно помотал своей башкой.

— А чем запомнить? — разозлился я, но Гаркуша от страстного желания получить название для заметки даже не заметил моей язвительности.