Не вернуться назад...

— Ну что вы, после рабочего дня немножко можно. — Он сделал подобие улыбки и отпил глоток. — Тогда прошу вас кушать конфеты. Девушки любят сладкое, не правда ли? — Наступила томительная пауза, и Лариса для того, чтобы чем-нибудь занять руки, достала конфету и начала ее разворачивать. Штрекер поднялся, взял с письменного стола пачку папирос: «Фрейлейн разрешит?», закурил и, порывшись в письменном столе, вытащил листовку.

— Фрейлейн знает, что это есть? — Он положил листовку перед Ларисой. Ужасная мысль, словно молния, вспыхнула в ее мозгу: «А что, если он что-то знает?» Она стала бледнее прежнего. «Тогда все, конец».

— Не знаю, листовка, наверное, — сказала она тихо.

— Да, фрейлейн. Это значит, что в городе есть бандиты. Они, возможно, приходят сюда из леса. Они хотят делать беспорядки: убивать, поджигать дома, грабить мирных граждан. Вы еще их не знаете… — Он пристально смотрел Ларисе в глаза, пытаясь понять, какое впечатление произвели его слова. Она кивнула, хотя не могла понять, зачем он все это говорит.

— Вы есть германский служащий, мы хорошо вам платим. Вы должны помогать германскому командованию бороться с бандитами. — Его прорвало: он ходил по кабинету, жестикулировал и говорил, говорил.

Постепенно ей удалось взять себя в руки. Она спросила:

— Но чем я могу помочь?

— Вы давно живете в этом городе? Вы берите конфеты, кушайте, прошу вас.

— Давно. Я родилась здесь.

— У вас есть подруги, знакомые?

— Есть, — неуверенно сказала она, и у нее снова холодок пробежал по спине: «Почему он об этом еще спрашивает? Зачем ему?»

— Вы ходите в кино, на танцы?

— Я почти нигде не бываю.

— Это нехорошо. Молодая красивая девушка должна ходить в кино, на танцы, бывать везде, должна знакомиться с молодыми людьми.

— Но у меня больная мама…

— Это ничего. Я хочу просить вас, фрейлейн, помогать нам. Очень хочу просить, — в голосе его послышался металл.

— Но я не… — снова начала она, но запнулась.

Штрекер остановился и уставился в Ларису немигающим взглядом, пытаясь, по-видимому, понять, кто перед ним: наивная девчушка или хитрая русская из тех, кого не так легко раскусить сразу.

— Я прошу вас, фрейлейн, — сказал он медленно, — сообщать мне все, что вы узнаете, случайно или не случайно, о появлении новых людей, которых вы раньше не встречали. О всех новостях. Как там у вас? Слухах, сплетнях. Вы образованная девушка, и вы меня, конечно, понимаете, не правда ли, фрейлейн Лариса? — Чувствовалось, что этот разговор начал ему надоедать, что терпение у него может лопнуть и он выйдет из себя.

— Да, я понимаю, но я нигде не бываю…

— А вы бывайте, бывайте, фрейлейн Лариса, встречайтесь с разными людьми. Это сейчас нужно, нужно германскому командованию. Считайте, что это есть приказ. Если у вас будет что сообщить мне срочно, звоните по телефону или приходите ко мне, в любое время звоните и приходите. Вы меня поняли? Очень хорошо. Я буду вас очень благодарить, у вас будут деньги, много денег…

— Зачем…

— Ну, — сказал он, помедлив, — если вы такая… как это… бескорыстная, тем лучше. Но подумайте о своем будущем, вы еще молоды, и живут только раз. И мы подумаем, если найдем общий язык. Это много значит, если мы подумаем. Не скрою, чем-то вы мне нравитесь. До свидания.

Она не помнила, чем кончился этот кошмарный разговор, когда и как вышла от Штрекера, как добралась домой. Давно начался комендантский час, но никто ее не остановил и не спросил документов. На улицах было темно. Но было ли ей страшно — она не знала. Спотыкаясь, не видя и не слыша ничего, она вначале быстро шла, потом бежала, шепча про себя все время: «Что же это такое? Сейчас толкают на предательство, а что будет дальше? Что делать?»