Не вернуться назад...

Очередь приблизилась к Ларисе. Вот уже стоящий впереди ряд поглотило чрево «черного ворона». В этот момент рука тюремщика сжала локоть и повела ее обратно в тюрьму. Урчащие машины, гул, крики и розовый рассвет остались позади. Она в камере. Одна. Остальных увезли. Мало-помалу она стала оттаивать, приходить в себя и попыталась понять, что же произошло, почему ее не увезли, а водворили обратно в камеру. Так что же ей, радоваться или, наоборот, огорчаться, готовиться к худшему? А что может быть еще хуже, чем то, что она пережила за эти дни и недели? Она то ходила по камере из угла в угол, прижав пальцы к вискам, то садилась на пол и принималась плакать, чувствуя себя потерянной и никому не нужной. Позже она заметила, что кто-то поставил у дверей железную миску с похлебкой, но не притронулась к еде. Думала о маме, как она там. Днем с ней была истерика, и она не помнила, как уснула на каком-то тряпье в углу.

Когда в камере стало совсем темно, ее растолкал надзиратель. В тот вечер ее снова доставили к Штрекеру, но на этот раз не в тюремную следственную комнату, а в его кабинет в городе.

Штрекер был в хорошем расположении духа и необычно любезен.

— Садитесь, фрейлейн, садитесь, пожалуйста. Вы можете выйти, — это к полицаю, который конвоировал Ларису. И снова к Ларисе: — Вы, я вижу, очень похудели, с вами плохо обращались?

Лариса смотрела на него и думала: «Интересно, есть ли у него мать, и как только таких земля носит? Чего в нем больше — цинизма, злости, ненависти к людям, лицемерия или еще какой-то пакости? Кому-кому, а ему-то известно, каково заключенным в тюрьме. По его же приказу хватают людей и сажают в тюрьму, посылают на расстрел, истязают и глумятся на допросах. Если бы можно было плюнуть в его противную физиономию или запустить чернильным прибором. Что ему еще от меня нужно?»

— Спасибо, ничего, не жалуюсь.

— О да, конечно, тюрьма не есть санаторий, далеко не санаторий. — Он закурил, прошелся по кабинету и, остановившись перед ней, продолжал: — Вы ничего не рассказали на допросах, но вы, надеюсь, не считаете нас наивными людьми. Я знаю о вас все.

Он сел в кресло, положил окурок в пепельницу и тут же снова закурил.

— Вас больше не будут допрашивать. Скажите, что вы будете делать, если мы вас выпустим?

— Не знаю. Работать буду, если найду работу.

— Похвально, — он усмехнулся. — А ведь у нас достаточно оснований, чтобы вас немедленно расстрелять, не правда ли?

Лариса пожала плечами.

— Правда, фрейлейн, правда. Но мы милосердны, великодушны. А вы еще молоды, вам надо жить.

«Что тебе еще от меня нужно? — думала она. — Что, девчонки были не молоды или другим не хотелось жить, но ты же послал их на смерть. Тут что-то не то».

— Вы должны пожалеть хоть немножко себя. Мы с вами уже как-то беседовали на известную тему, и вы являетесь моим должником.

— Не понимаю.

— Все вы прекрасно понимаете. Нам требуется связь с партизанами.

— Не знаю. У меня не было и нет никакой связи.

— Это ничего. Возможно, они постараются с вами связаться.

Он был уверен, что она была сломлена и не посмеет противиться.

— И если вы попытаетесь это скрыть, то, что вы пережили, покажется вам райской жизнью. И не советую притворятся дурочкой.

Он говорил спокойно, а ее вдруг начал бить озноб. Она понимала, какую он затеял игру. В любом случае она будет под надзором, и если им удастся схватить связного, ей конец. Разве что она примет игру, станет провокатором, А пока что — подсадной уткой.

Утром ее выпустили из тюрьмы. Дома ее ожидал замок на двери и молчаливые сочувственные взгляды соседей. Первое время она даже жалела, что ее выпустили. Не хотелось жить, не хотелось ничего ни видеть, ни слышать. Целую неделю она проплакала, сходила к маме на кладбище и стала думать, как жить дальше. Живым надо жить…

7. На «свободе»

По правде говоря, Штрекер не возлагал особых надежд на то, что через Ларису выйдет на партизан. Но почему бы не попытаться? Что он терял? Расправиться с ней он мог в любое время. Вообще он был очень невысокого мнениях о таких, как она, считая их «аборигенами», чем-то средним между людьми и животными. «Сломленная, запуганная — она полностью в его руках. Обмануть — побоится. Пусть даже для начала поломается. Рано или поздно явится. Приходят же другие! Одни со страху, другие с голодухи, третьи по причине подлости души… Таких, правда, немного, но встречаются. Она что, исключение?»

Пройдет время, кончится война, и люди, переведя дух от всего пережитого за эти годы, попытаются осмыслить то, что произошло, и, проанализировав события, связанные с войной, придут к выводу, что одной из причин гибели коричневой чумы была переоценка ею своих сил и недооценка противостоящей стороны. Переоценка одного и недооценка другого имела, по-видимому, глубинный исток, питавший длительное время почву, на которой буйно прорастали планы горе-завоевателей и пышно расцвела расовая теория.