Не вернуться назад...

Лариса была маленькой песчинкой в огромном океане событий, но и она чувствовала на себе это пренебрежение, эту недооценку. Штрекер играл ею, как кошка мышкой. Он мог посадить ее в тюрьму или казнить, мог выпустить из тюрьмы и дать работу, а мог и не дать работы, чтобы она умерла с голоду. Все он мог. Не мог только знать, что творится в ее душе, что она думает, чем живет и что может. Но это его не интересовало вовсе. «На многое ли способна запуганная девчонка из завоеванного нами далекого городка? Она будет думать и делать так, как я захочу. Наверняка она связана с подпольщиками или партизанами». Почему не поиграть ею, если имеется строгий приказ нащупать следы партизан в своем районе? И он играл. В какой-то мере это даже доставляло ему удовольствие. В конце концов, не выгорит с партизанами, он использует ее в каком-нибудь другом деле. Смазливая девчонка всегда пригодится. Он выпустил ее из тюрьмы, но приказал на работу не принимать. Пусть помыкается, пусть поголодает.

Голод и холод заставляли ее искать хоть какой-нибудь заработок. Ходила ежедневно на биржу, но там с нею не желали даже разговаривать. Почти все предприятия и учреждения бездействовали. А жить было не на что, и она голодала в буквальном смысле. Эта зима была самой трудной и страшной, наступил момент, когда силы совсем иссякли, и она потеряла всякую надежду ее пережить.

Однажды ночью, вконец отчаявшись, сунула в карман кусок ржаной лепешки — все, что осталось в доме, — и тайком через соседний двор, задами пробралась на окраину. Идти было трудно, едва волокла опухнувшие ноги. Почти до рассвета плутала по лесам, увязая в снегу, кричала, звала неизвестно кого, в каком-то хуторе долго стучалась в окно, дверь не отворили, в другом месте напоролась на пьяного полицая, видно, уснувшего на посту, поднялась стрельба, только чудом удалось уйти. И сама не поняла, как снова вышла к заброшенному кирпичному заводу, миновав заставу на развилке. В беспамятстве протащилась дворами к дому и упала на диван полумертвая; так и уснула, не раздеваясь.

Днем, очнувшись, сказала себе: это конец…

Но свет не без добрых людей. Как-то в январе сосед поехал в село раздобыть кое-что из продуктов и, зная о бедственном положении девушки, взял ее с собой. Удалось достать мешок картошки, который и помог ей отодвинуть срок голодной смерти.

А в один из февральских дней ее вызвали в комендатуру. Пожилой ефрейтор, посмотрев ее документы, сказал:

— Будешь работать в комендатуре. Уборщик. Ферштейн?

Лариса кивнула и с того дня стала уборщицей в комендатуре.

Однажды, выйдя за калитку, Лариса успела заметить метнувшуюся фигуру, которая потом следовала за ней на некотором расстоянии, и поняла, что не ошиблась тогда, в кабинете Штрекера: дом ее под наблюдением и сама она — тоже.

В комендатуре работы было невпроворот. Помещение большое, народу много, а уборщиц всего две — тетя Нюся, пожилая, тугая на ухо женщина, и вот она — уборщица, так сказать, высокой квалификации, почти с высшим образованием. Вот они вдвоем с тетей Нюсей и вертелись с раннего утра до позднего вечера. Затемно приходили и поздно вечером уходили. Уходили с одним желанием — скорее добраться домой и упасть на кровать.

Непросто и нелегко бывшей студентке ходить с веником и тряпкой среди чужой солдатни. Мусор, окурки, грязь, постоянные приставания, казарменные остроты, грубости. Но, как потом оказалось, и это не так уж страшно, во всяком случае, пережить можно. Страшно находиться все время под колпаком, постоянно сознавать, что не только самой угрожает опасность, но и другим. Вдруг и в самом деле явится Аркадий или кто-то другой. Где же выход? Неужели этому не будет конца? Выхода она пока не находила, а тому, что так останется навсегда, не верила. Шли дни, недели. Время от времени она чувствовала, а иногда видела собственными глазами, что за ней пристально наблюдают, ходят по пятам. Нервничала, конечно, хотя понимала, что по-иному и быть не могло. Штрекер и его свора не выпустят из своих когтей за здорово живешь. Капканы давно расставлены, ждут жертву. Не выходило из головы:

«И все же встретиться нужно. Очень нужно. Хотя бы посоветоваться, что же в конце концов делать, как жить дальше…» И внезапная, как ожог, мысль: «А знают ли там, что я на свободе? И не считают ли предательницей — всех казнили, кроме меня…»

Весна набирала силу. Еще совсем недавно деревья были совсем голые, на ветвях едва обозначались почки. Но вот несколько теплых солнечных дней — и все вдруг преобразилось. Парк и скверы стали нарядными, заблестела на солнце первая нежная душистая листва, весело захлопотали птицы. День заметно прибавился, и Лариса стала ходить на работу через городской парк узкой тропой в густом кустарнике. Так было гораздо ближе, хотя и страшновато. Все здесь было ей знакомо, кроме чужих немецких могил с крестами, вытянувшихся во всю длину парка.

До войны тут отдыхали и веселились. Ходила сюда в выходные дни и Лариса с родителями или подругами. Но лучше об этом не думать. Все изменилось в городе, изменился и старый парк…