Не властью единой

– Почто псинищ-то распустил, Прохор? – голос у хозяйки оказался пронзительным, гулким, словно иерихонская труба. – Ужо у меня плети отведаешь! А ну, давай, отворяй ворота! Корчемка! Эй, пес… Возок заложил уже?

– Посейчас, посейчас, матушка!

– И тебе плетей! Проворней давай, ирод. На ярманку поедем… прокатимся.

Прислушавшись, Велька покачал головой:

– Ну и привратник! Сущий разбойник… А хозяйку свою боится – страсть.

– Да уж, – прибавляя шаг, согласился сотник. – Этакой-то прокуре палец в рот не клади. Давай-ко, вон, у березки присядем да поглядим…

Ворота между тем распахнулись, и на дорогу выехал нарядный возок – обитая кожей двуколка, запряженная парой гнедых. За кучера сидел здоровенный лоботряс в красной рубахе и круглой мурманской шапке, с кулачищами с Мишину голову. Позади, в полу-креслице, покрытом волчьей шкурой, вольготно расположилась боярыня – расплывшаяся сорокалетняя старуха… нет, пожалуй, все же лучше сказать – дама, со следами былой красоты на красном обрюзгшем лице. Длинное бархатное платье, нарядный пояс, коралловые – царьградские! – бусы, легкий, расшитый жемчугом плащ. На голове – полукруглая суконная шапка с зеленым шелковым покрывалом, полностью закрывающим волосы. Ну и, само собой, браслеты, кольца… Да, и лицо-то не красное – просто румян наложено – дальше некуда! Жертва косметических фирм.

– Н-но, залетныя!

Молодец дернул вожжи… В возок на ходу заскочили две совсем еще юные девы, похоже – служанки. Тощие, бледненькие, с косами. Встали позади, за полукреслицем, да принялись обмахивать хозяйку дубовыми ветками…

– Веселей, веселей машите! Да кто так машет? Дай-ко сюды…

Повернувшись, боярыня вырвала ветку из рук девчонки и тут же принялась хлестать ею обеих служанок. По лицу, по плечам – куда придется. Хлестала да приговаривала:

– У-у, заразищи! Говорю же – веселей!

Так вот и проехали мимо Михайлы и Вельки, все – при деле.

– Ну и старуха, – отрок повел плечом. – Брр! Прямо как у нас тетка Брячислава… Та злюка такая же… Повезло Горьке – замуж ушла. А этим вот бедолагам… Я про девок, господин сотник.

– Я понял…

Миша задумался. Вдовая боярыня оказалась настоящей Кабанихой, просто классической, точно такой же, как в романе Островского. Так, верно, Островский с натуры писал…

Да уж, такую сложно будет разговорить… Но – можно! К любому человеку всегда свой ключик найдется, надо лишь поискать… Врагов поискать, вот что! Не может такого быть, чтоб столь властная и самолюбивая дама никому на мозоль не наступила. Ну, так да! С кем она судится-то? С игуменом Ферапонтом. Из-за… неважно из-за чего. Важно, что судится.

Игумен Ферапонт… Черт побери! Знакомое имя. Где-то Миша его уже слышал.

«А ну-ка, сэр Майкл, давай, вспоминай – где?»

Игумен Ферапонт… Ферапонт-игумен… Настоятель монастыря на Рогнедином озере…

Ну, так да! Монастырь – книги, буквицы, заставки! А художник-то у нас кто? Буквописец… А Колосов Карась, вот кто! Приятель уже, почти что добрый друг. Именно он про знакомство с игуменом и рассказывал. Кстати, Карася и искать не придется…

– А пошли-ко, Веля, обратно в корчму. Кваску выпьем. Самое оно-то – по жаре-то…

Вообще-то, не так уж и жарко было. Осень. Сентябрь.

Карась Колосов тему про судебную тяжбу поддержал, но как-то неохотно. Да и некогда ему было – на подворье заглянул княжий тиун с помощниками. Опрашивали всех по поводу смерти Колоса Иванова сына, по вновь открывшимся обстоятельствам – подпиленным ступенькам.

Быстро, что и говорить! Так ведь и покойник не из простых смердов – хозяин гостевого дома.

– Ты, Миша, ко мне заходи, – гоняя служек, Карась подошел к сотнику, наклонился, шепнул. – Эдак, сразу после вечерни.

Вот тогда и поговорили по душам. Небольшая избенка Карася притулилась на заднедворье, ближе к колодцу, к бане.

Смеркалось. Шелестели на ветру яблони. Хозяин и гость уселись на земляной завалинке, постелив половичок – циновку из грубой ткани. Прихватили с собой и кружки, и небольшой плетеный жбан с медовухой, и хмельной квасок в кувшинчике. Ну, и заедки – моченые яблоки да горох.

Михаил все же был управленцем и прекрасно понимал – Карась сейчас все, что знает, поведает. Не для того звал, чтоб молчать. А ведь выговориться-то парню надо было, слишком уж много событий произошло за последнее время, слишком. Смерть отца, следствие, ярмарка, гости…

– Ниче, скоро эту чертовку старую батюшка Ферапонт прижмет!

Ну, вот. Тяпнули медовухи – пошла беседа. Накоротке, без лишних ушей. Перед чужим-то человеком, гостем, чего ж не выговориться-то, когда того давно душа просит? Вроде ведь гость – человек неплохой, сразу видно. Да что там говорить: выслушает да уедет, по соседям языком мести не пойдет.

– Там тони на озере, они завсегда монастырские были. Только дальние – изюмовские. А вдовица, вишь, на все рот разинула. Знает – старый князь за нее. Вот как Давыда-князя из Полоцка выгнали, так и обнаглела вдовица. При Брячиславе-то скромненько сидела, помалкивала… у, змеища!

Сотник потянулся к кружке:

– А ты почему ее чертовкой назвал?