Не вошедшие в рай, или Поющие в терновнике

— Подожди, Джакопо. Успокойся. Все не так просто. Убить их человека, все равно что открыто развязать войну. Сейчас мы не можем себе этого позволить. Потом, когда все уляжется, я прикажу сделать с этим сукиным сыном все, что ты захочешь. Но не сейчас. — Ладно, что ты думаешь по этому поводу? — Никто не может ручаться за то, как поведет себя Гарри после того, как узнает о смерти сестры этой девчонки. Я думаю, что он обо всем догадается и помчится искать свою Барбару. Таким образом, Тоцци получит отличный козырь. — Гарри не найдет ее, — усмехнулся Салотти. — Ее уже никто никогда не найдет. На всякий случай я оставил в Провиденсе Тони. Ты же знаешь Тони? — Конечно, но не будет ли поздно? Ведь семьи знают, что «невеста» Гарри уже мертва. — Совершенно верно. Можешь считать, что Барбара тоже мертва! — усмехнулся Салотти. — Отец!!! Джакопо и Винцент вздрогнули и, как по команде, обернулись. В дверях, бледный и взъерошенный, стоял Гарри. Глаза его сверкали бешенством. — Что ты только что сказал, отец? — воскликнул Гарри. — Барбара мертва? — Кто разрешил тебе заходить сюда?! — рявкнул, стряхивая с себя оцепенение растерянности, дон Салотти. — Что ты здесь делаешь? — Подслушиваю! — дерзко ответил Гарри. Дон и consigliori переглянулись. — Что ты слышал, сынок? — уже мягче спросил Салотти. — Ответь мне. — Все. — Что? — дон помолчал. — Учти, от этого может зависеть не только моя жизнь, но и твоя, и других людей. Всей семьи. — Вот как? — криво усмехнулся Гарри. — Мне плевать на тебя и на семью. У тебя, отец, своя жизнь, у меня — своя! Но я ненавижу тебя! — За что же, сынок? Объясни мне, — мягко спросил дон. — За что? Ты обещал мне, что не будешь преследовать Барбару и ее мужа. Макса! — Я их и не преследовал, — все тем же тоном ответил Салотти. — Их преследовали остальные семьи. Не я выбрал способ мести. Пойми, сынок, мы — твоя жизнь. Из-за твоего выбора тысячи людей оказались поставлены на грань войны. Кровавой, страшной войны. Неужели для тебя жизнь какого-то ублюдка Макса дороже моей жизни, или жизни сеньора Луччи, или жизни Карло, который рос вместе с тобой? Скажи мне, променял бы ты наши жизни на жизнь Макса? Гарри молчал, сжав кулаки. — Ну, — улыбнулся дон. — Скажи же мне, сынок. Я хочу услышать это от тебя. Ты молчишь, — с мягкой укоризной констатировал он. — Я знаю почему. Ты чувствуешь итальянскую кровь, текущую в твоих жилах. Она сейчас говорит в тебе. И случись тебе выбирать между семьей и этой женщиной, ты бы выбрал семью, я уверен в этом. — Ты уверен? — мрачно спросил Гарри. — Конечно, сынок. Поверь мне. — Я уже один раз сделал это. Дон Салотти с грустью покачал головой: — Что же. Меня вынудили поступить так, как я поступил, но, поверь мне, я пошел на этот шаг только ради тебя. — Ради меня? — Да, сынок. Если бы я отказался убить твоих обидчиков, другие семьи потребовали бы у меня твою жизнь. Я — клятвопреступник, но не детоубийца. Нет. Никто не посмел бы бросить такое обвинение в лицо Джакопо Салотти. Сердце у меня обливалось кровью, когда я отдал приказ убить этих людей. Но теперь все нормально. Наша семья останется жить в мире с другими семьями. Поверь, я не желал зла твоим обидчикам. Но иногда обстоятельства бывают выше нас. Ты уже достаточно взрослый человек, чтобы понять это. — Отец, ты — лицемер! — крикнул Гарри. Глаза его вспыхнули неистовым огнем. В это мгновение он стал очень похож на дона. Луччи даже поежился и на секунду посмотрел на Салотти-старшего. — Твои клятвы не стоят и ломаного гроша! Я расскажу об этом всем! Дон Джакопо Салотти — лжец! — Ты не смеешь обвинять меня во лжи! — крикнул дон, вскакивая. — Конечно, смею, — язвительно засмеялся Гарри. — Еще как смею! Ты — лжец! Значит, ты убил их в Провиденсе? Чудный городок! Ты там был сам или послал туда этого ублюдка? — Гарри указал на Луччи. Тот сидел с каменным лицом и смотрел на пылающие в камине поленья. Он и бровью не повел, услышав оскорбление в свой адрес. На лице его не дрогнул ни один мускул. Полная, абсолютная выдержка, как и положено соп- sigliori семьи. — Прекрати! — крикнул дон сыну. — Почему же? — отозвался тот. — Тебя мучает совесть, отец? Хотя, у тебя ведь нет совести! У дона не бывает совести, у него есть семья! Семья — святое! Семья — все! Ты хоть помнишь свою жену, мою мать, отец? Помнишь ее? Ты ни разу не показал мне ее фотографию, не рассказал о ней. Ты берег меня для семьи! Не для счастья, а для семьи! — Семья и есть счастье! Гарри захохотал: — Я же говорил, что ты — лжец! Ты сам не веришь в то, что говоришь! Даже себе ты боишься сказать правду. Даже себе! — Перестань! — казалось, дона сейчас хватит удар, он покраснел и схватился левой рукой за грудь. — Прекрати! Замолчи! Заткнись!!! Гарри внезапно успокоился. Он с некоторым удивлением смотрел на отца. — Ты злишься на меня? Почему? Не потому ли, что я сказал правду? Не потому ли, что я был счастлив хотя бы месяц, в то время как у тебя кроме твоей семьи ничего нет? — Прекрати!!! — сорвался на визг Джакопо Салотти. — Прекрати немедленно! Сейчас же! Я приказываю! — Ты боишься, — вдруг догадался Гарри. — Ты боишься меня! — Перестань! Заткнись ты, ублюдок!!! Визг дона напоминал уже вой умирающей собаки. Неожиданно для всех, в том числе и для себя, Гарри начал наступать на отца. — Я понял! Ты боишься! Боишься, потому что я свободен! А ты — раб! Ты делаешь то, что от тебя требуют! Семья, доны, обстоятельства твоей дерьмовой жизни! Боишься потому, что я был счастлив... — Прекрати!!! Заткнись!!! — А ты — нет! — продолжал наступать на отца Гарри. — Ты боишься потому, что я способен полюбить, а ты — нет! Ты боишься потому, что я человечен, а ты — нет!!! В твоей жизни нет ничего, кроме крови, грязи, дерьма и страха! И даже лежа на смертном одре, ты будешь бояться!!! — Прекрати!!! — Тебе нечего вспомнить, кроме убийств, шлюх и толпы «горилл» вокруг. Гарри подошел к отцу вплотную и заглянул в его перекошенное лицо. — В твоей жизни... Он не успел договорить. Пуля, выпущенная из «магнума’38», разорвала ему сердце. Гарри секунду удивленно смотрел на дымящийся револьвер, зажатый в руке отца, а затем пошатнулся и рухнул на темный ковер, приглушивший звук падения. — В моей жизни был ты, — беззвучно прошептал дон. Луччи поднялся со своего кресла и, подойдя к Салотти, осторожно коснулся его плеча. Тот дернулся, словно от удара током. — Дон, — почтительно прошептал consigliori, — успокойтесь. Вы поступили правильно. — Позвони Тони, — хрипло выдавил из себя тот. — Ты знаешь, что сказать ему. Знаешь... что сказать. — Да, — кивнул Луччи. — Надо быть милосердным, — бесцветно проговорил Салотти, не отрывая взгляда от мертвого тела сына. — Они любили друг друга. Когда- то. Теперь у меня нет сына.’ Но надо быть милосердным. — Я понимаю, — вновь кивнул consigliori. — Я все понимаю. — Сделай это Винс... для меня... — Конечно, дон. — Иди, — прошептал Салотти. — И пришли людей. Нужно убрать мальчика отсюда. Негоже ему лежать здесь. Иди, Винс. Винцент Луччи вышел из гостиной и торопливо направился к телефону.