Не возвращайся (СИ)

Но увы. Из палаты послышался болезненный выкрик Глеба:

— … и после того, как ты маме с Тамилой изменял, смеешь говорить, что только Тамила — шлюха? А ты тогда кто?

Я вытащила Лику за дверь, и захлопнула её. А затем со страхом взглянула в лицо дочери, надеясь, что она не поняла, не расслышала.

Что хоть её эта грязь не коснётся.

 

Глава 4

Глаза дочери расширились. Лика напряглась как пружина…

Слышала или нет? Поняла ли?

— Лика, — погладила свою любимую девчонку по щеке.

Она головой мотнула, но не зло. Даже улыбнулась мне.

— Ругаются, — кивнула она на дверь. — Тебе кофе купить, да? Я схожу, мам, куплю. А ты скажи им чтобы не ссорились.

— Лика, — я вся сфокусирована на лице дочери, чувствую облегчение что не поняла она ничего, усталость страшную, предчувствие. — Всё будет хорошо.

Я выдала эту пустую фразу, сдаваясь.

Дочка кивнула, взяла кошелек из моей руки, и не торопясь пошла по коридору.

А я в палату. Где уже не крики, а тишина. Паша стоит у окна, в подоконник кулаками уперевшись, спина напряженная. Глеб и вовсе словно неживой.

— Паш, сходи с врачом поговори, пожалуйста, — попросила мужа выйти.

Он кивнул, пошел к двери, но рядом со мной остановился.

— Лика заходила. Она слышала?

Покачала головой отрицательно, а затем неуверенно.

— Не знаю, — прошептала.

— Домой вернемся — поговорим с ней, — бросил муж, и вышел, наконец, из палаты.

Поговорить нужно, вот только что говорить — не знаю. Если дочка слышала, что делать? Врать? Рассказать правду? Сказать, что это дело взрослых? Всё — мимо.

— Мам… мамочка… прости, — выдохнул Глеб.

Села рядом с ним. Дотянулась, погладила пальцы на его ладони.

— Я не сдержался, не подумал что Лика может услышать. Я не хотел. Так — не хотел, — глаза у Глеба испуганные.

Сестру Глеб не просто любит — он её обожает. Сначала ревновал нас страшно, отказывался подходить к Лике-младенцу. Затем стал наблюдать и посмеиваться над тем, как дочка ползать училась, говорить, ходить. Прикипал. А лет с трех Лика превратилась в хвостик старшего брата. Глеб ворчал поначалу, но полюбил её безусловно.

— Ты не виноват.

— Виноват. Мам, я капец как виноват перед тобой. Прости, что в дом её привёл. Я такой дебил!

— Ты не виноват! — отчеканила увереннее и спокойнее.

— Я кольцо купил. На разогреве выступал, копил, сам хотел на кольцо заработать, — Глеб будто меня не слышит, делится. — Тебе не рискнул признаться, мы же с Тамилой месяц всего… но я как вы с папой хотел, думал у нас также: раз и навсегда, и незачем время терять. Хорошо что не успел предложение ей сделать. Пошла она!

Села поближе к сыну, гладила его по волосам, успокоить пыталась.

— Очень часто первая любовь — не про «навсегда», а про опыт. Ты еще встретишь девушку, которую по-настоящему полюбишь. Через месяц, через год, через десять лет, но встретишь. Времени у тебя много, мой хороший.

Я говорила, понимая что слова в пустоту уходят. Сыну нужно переболеть, я верю что он справится, но как же обидно за него! Первая любовь изменила не с кем-то абстрактным, а с родным отцом — подобное на всю жизнь запоминается, уязвляет.

— Убиваться по ней не собираюсь, — упрямо заявил Глеб, выслушав меня. — Итак уже опозорился, собачонкой за ней побежал, придурок. А нужно было с тобой остаться. Мам, прости что я такое дерьмо у тебя.

— Ты у меня замечательный.

Скривился. Не верит.

Глеб в принципе в меня пошел: творческий, во всём сомневающийся, компанейский, но доверяющий только самым близким. А вот Лика в Павла уродилась, взяв его властность, категоричность и целеустремленность.

— Глеб, ты точно не станешь глупости делать? — решилась на вопрос. — Тамила здесь, в больнице. Возможно, захочет с тобой поговорить. Она может обмануть тебя, и новую боль причинить. Ты влюблен, а влюбленного легко вокруг пальца обвести.

— Мам, я же сказал что с ней покончено.

— А еще ты спрашивал про неё сегодня, — напомнила.

— Спрашивал. Потому что она в машине со мной была. Какая бы Тамила ни была — я не желал бы стать её убийцей. Живая, и черт с ней, — резко бросил сын.

А у меня камень с души упал, чуть легче дышать стало.

— Ты лучшего заслуживаешь.

— Это ты лучшего заслуживаешь, мама, — Глеб впился в меня требовательным взглядом. — Он втирал мне что на отца руку поднимать нельзя, я помню. И раньше согласился бы. А сейчас жалею что мало ему досталось, сильнее нужно было бить. Но не за свои обиды, а за тебя. Только не говори мне что он мой отец и так нельзя, — повысил сын голос. — Отцы так не поступают, а значит…

Я не выдержала. Закрыла ладонью рот Глеба, не позволяя сорваться страшным словам. Он имеет на них право, я знаю. Но мне было бы больно их слышать, а Глебу — говорить.

А значит, он мне больше не отец, — этим словам я не позволила сорваться с губ Глеба, но фраза повисла в воздухе, напоминая, что самое сложное еще впереди.

— Я на твоей стороне, — склонилась, поцеловала Глеба в висок.

— А я на твоей. Уходи от него, мам.

***

Паша с врачом всё же поговорил, и в машине, когда мы ехали обратно, пересказал суть беседы. Через 3 дня станет ясно, можно ли забрать Глеба домой, или ему придется несколько недель провести в больнице.