Не возвращайтесь по своим следам

Потом они крепко поцеловались, долго, пока хватило дыхания, Ада посмотрела вдогонку отъехавшему Зернову и пошла к близкой остановке пригородного автобуса; осторожность они соблюдали тщательно.

* * *

Вот куда ушли минуты. Вскоре лихач наконец обогнал Зернова, и теперь это показалось естественным: человек торопился отъехать подальше от своей смерти… Только как знать — что принесет вторая жизнь вернувшемуся в нее человеку, и не пожалеет ли он в какой-то миг, что все не окончилось совершенно и навсегда — там, под откосом, где вот только что лежало его изломанное тело близ расплющенной машины.

Отчего опять такие мысли? — строго одернул Зернов сам себя. — Ну ладно, наслушался сегодня всякого — конечно, в этом приятного мало. Но, если честно сказать самому себе — ведь не на пустом месте они, разговоры, возникли, ведь и на самом деле было в той, прошлой жизни основание для них. Ведь как мы тогда жили? Совершил поступок — и он прошел, и больше нет его, и если огласки не произошло, то можно смело о нем забыть: больше его не будет… Но жизнь оказалась куда более жестокой: не только делает явным то, что, казалось бы, должно было в толще времени уже сгнить, рассыпаться в прах; она заставляет не только иначе оценивать то, что было сделано когда-то, но и заново все это совершить, через все это пройти — а ведь совсем не одно и то же: совершать поступок, не зная, к чему он может привести, или повторять его, уже зная, каким был результат… Жестоко это, жестоко… — обрывками думал он. — Да если еще окажется, что поступки эти не всегда были точно такими, как ты об этом помнишь, а были они на самом деле, может быть, куда непригляднее… Жестоко. А заслужили ли мы иного? — вдруг спросил он себя. — А разве, кроме всего прочего, не предупреждали нас, что за все свершенное последует искупление в будущем? Ну да, но кто предупреждал: не те, кого мы привыкли слушать и кому — подчиняться…

Вот разбушевался дух, — на миг опомнившись, удивился он сам своим переживаниям. — Да, собственно, ему сейчас и делать больше нечего: события происходят сами собой, без его участия, о них хоть думай, хоть не думай, волнуйся или не волнуйся — они все равно именно так произойдут, как предначертано прошлым. А дух — вещь такая, вроде света: массы покоя не имеет, неподвижности не признает, или он движется — или нет его. Но это значит, что и ждать нечего, чтобы он успокоился, дал мирно прожить: не даст… Да, сразу в этой второй жизни все показалось простым и легким, а оказывается — вовсе не так. Да, очень не однозначно все получается…

В таких размышлениях Зернов вернулся в издательство незадолго до конца рабочего дня. Поставил сергеевскую машину на место, отдал ключи хозяину, побыл еще немного в кабинете, дождался телефонного разговора с Адой — в той жизни они сейчас уточняли, что свидание состоится в известном им обоим месте и в договоренное время, — на сей же раз просто пожелали друг другу всего самого лучшего. Потом поехал домой. Поужинал, как обычно, в одиночку, и лег.

Наташа спала. Впрочем, спала ли? Кто мог теперь наверняка сказать: спит человек или бодрствует? Тело — да, спало, но во второй жизни человек куда острее, чем в прошлой, чувствовал, что тело — еще не весь он, что главное в нем — нечто иное, неподвластное времени… Зернов лег рядом и почти сразу ощутил, что Наташа бодрствовала, хотя тело ее тихо и уютно дышало, как дышат во сне, и глаза были плотно закрыты. Дух ее не спал.