Не возжелай мне зла

– Мама говорит, что легче меня убить, чем прокормить, – отзывается Кирсти и смотрит на меня.

То же самое я говорю про Робби, она наверняка не раз слышала это. Интересно, она пытается разозлить меня, спровоцировать или просто дает знать, что у нее длинные щупальца, что она глубоко влезла в мою жизнь и в лю бую минуту может нанести удар.

– И что же ты хотела мне поведать, жду с нетерпением. – Кэрис кладет на стол диктофон. – Ничего, если я запишу разговор?

– Конечно.

Она включает диктофон, и я приступаю к рассказу.

– Я хочу кое-что о себе поведать – откровенно и искренне. Ты обо мне уже писала, но, читая твои статьи, люди видели во мне человека во всех отношениях успешного, а это односторонний взгляд, и я подумала, не пора ли приоткрыть другую сторону моей жизни, малоизвестную широкой публике. – Я отпиваю из стакана воды, ставлю локти на стол. – Одно из правил, или принципов, клятвы Гиппократа гласит: не навреди. К несчастью, в самом начале своей врачебной карьеры я нарушила этот принцип. Я перепутала два очень разных лекарства и дала своей беременной пациентке совсем не то, что ей было нужно.

Кэрис шумно вздыхает. Видно, я возбудила в ней интерес.

– Я пошла в медицину, чтобы помогать людям, спасать их жизнь и здоровье, но мне очень не посчастливилось, моя ошибка стоила молодой женщине жизни.

Беседа продолжается в форме вопросов и ответов, и профессиональное чутье подсказывает Кэрис правильные вопросы: ее интересует, как все произошло, что я чувствовала при этом, как несчастный случай отразился на моей профессиональной карьере. Закуски съедены, тарелки убраны, мы доедаем основное блюдо…

– Так ты говоришь, эта женщина была неизлечимо больна? – вдруг спрашивает она.

– Да. Но я лишила ее возможности прожить еще несколько месяцев. Не соверши я роковую ошибку, она бы увидела своего новорожденного ребенка и муж ее, возможно, не так тяжело переживал бы ее смерть. Кто знает? – Я кладу на тарелку нож с вилкой.

– Все, конечно, если бы да кабы, как говорится, но…

– И все-таки ее могли вылечить! – перебивает меня Кирсти.

До этого момента она говорила совсем мало, интересуясь только содержимым тарелки, и изредка поглядывала на меня, когда я говорила о ее матери.

– Да, но это в высшей степени маловероятно.

– Почему вы так уверены? Вы знакомы с теорией хаоса? Она говорит, что всякое действие, неважно, насколько оно мало, порождает другое действие, которое имеет самые непредсказуемые последствия. А ваш проступок трудно назвать маленьким. – Кирсти впивается зубами в остатки пиццы. – Почем знать, может, вы нарушили ход развития всей медицинской науки!

– Это уж несколько сильно сказано! – вмешивается Кэрис, удивленная тем, что Кирсти осмелилась бросить мне вызов.

– Возможно, Эмили, ты в чем-то права, – говорю я. – Но суть в том, что мы этого никогда не узнаем. Быть человеком значит допускать, что существуют вещи, которых мы не можем постичь, а уж тем более изменить.

Она колет меня злобным взглядом, встает и направляется к туалету.

– Странная девица! – усмехается Кэрис. – Вообще-то, я стараюсь избегать таких молодых да ранних, им бы любой ценой не упустить свой шанс, не знаешь, что из них выйдет. Надеюсь, ты не станешь платить по ее счету?

– Да нет, человек она неплохой, – улыбаюсь я. – Схожу посмотрю, все ли с ней в порядке. Может, я что-то сказала не то и она обиделась.

Пробираюсь между столиков, в ресторане стоит гул довольных собой и вкусной едой посетителей. Нахожу Кирсти в туалете, она разглядывает себя в зеркале.

– Я сделала все, что ты просила, – говорю я. – Теперь, пожалуйста, отдай рецепты.

– Эта ваша журналистка – сучка, дерьмо собачье! – кричит она в ответ. – Ей так понравилось, как вы рассказывали про мою больную мать, расписывали, как она мучилась. Моя мать умерла, и… – Она умолкает, опускает голову, я вижу в зеркале ее макушку. – Моя мать была живой человек.

– Кирсти, журналисты все такие. Они любят подробности, особенно если речь идет о несчастном случае, гибели и тому подобном. А публике больше нравится читать не про чей-нибудь успех, а про неудачи, а это как раз история про мою неудачу. Ведь ты же этого хотела.

– Ненавижу ее. Ненавижу людей. – Она роется в сумке и достает два бланка. – Всех ненавижу.

Отдает мне бланки рецептов, я рву их пополам, потом еще пополам, и еще, в клочки, которые можно спустить в унитаз. Кирсти стоит на прежнем месте, но теперь тело ее сотрясается, по щекам текут слезы и капают в раковину.

– Кирсти, – кладу я руку ей на плечо, она вздрагивает, как от укуса.

– Отвали! – кричит она. – И тебя ненавижу! Ненавижу, ненавижу!

Бежит к выходу, пробирается между столиков, выскакивает на улицу и скрывается в толпе.

– Эмили пришлось срочно уйти, – говорю я Кэрис. – Критические дни.

– Это она вам сказала? – сухо спрашивает Кэрис. – Она только что выскочила как ошпаренная. Будто за ней гналась смерть с косой.

Сказать мне на это нечего, но в который раз в груди колет сострадание к Кирсти, несмотря на все неприятности, которые она мне устроила.