Не время паниковать

— Просто поверить не могу. Хобарт в этой компании будет… всего лишь худшим.

Ведущий упомянул Коулфилд, показал видеоряд из нашего города, с площадью, с постерами, однако затем перешел на репортаж с улиц Нэшвилла, увешанных колыщущимися на ветру… постерами. Расстояние не помешало мне заметить, что это были не совсем наши постеры. Во-первых, они были на ярко-оранжевой бумаге, что придавало им зловещий и одновременно нелепый вид и вызывало ассоциации с Хеллоуином. Во-вторых, руки отличались от рук на нашем постере, они были менее тщательно прорисованы. И вообще, нэшвиллским постерам не хватало детальности. Смотрелись они, если честно, дерьмово. Теперь корреспондент держал один из этих постеров перед камерой, и закончил он свою фразу так: «Мы — новые беглецы». И я подумала: «Что за хрень?»

— У них там ошибка, — сказала я громко, и мама внимательно на меня посмотрела.

— В чем ошибка? — спросила она.

— Просто… Надпись у них не такая, как на плакатах в Коулфилде.

— А… — протянула мама, скосившись на телеэкран. — По мне, так все нормально. Золотоискатели? Лачуги?

— Окраина — это лачуги, и в них живут золотоискатели…

— Да знаю я, Фрэнки, — сказала мама, но меня было не остановить:

— Мы — беглецы, и закон по нам изголодался.

— Окей, — согласилась мама.

— «Изголодался», — процитировал Эндрю, поедая уже третью миску пасты. — «Изголодался». А мне нравится. «Изголодался».

— Мне тоже нравится, — сказала я, не поднимая на него глаз, — но в репортаже говорится «новые беглецы», а на постере такого нет.

— Ну, это то, что на нэшвиллском постере, — заметил Чарли.

— Видишь ли… — ответила я, не зная толком, как объяснить. Хотя нет, я знала, как объяснить, но также знала, что делать мне этого не следует.

Странное дело, но в то время, как я начала свирепеть, Зеки стал менее мрачным и более спокойным. По его мнению, благодаря тому что как минимум еще один человек в Коулфилде расклеивает постеры, нам будет проще отрицать свою причастность. Если нас сцапают, мы можем прикинуться глупыми детишками, которые пытаются подражать тому, что где-то увидели. Мы ведь такие впечатлительные. Такие глупые. Такие отчаявшиеся. Мы просто хотим быть крутыми, потому что мы совсем некрутые, и вы же не станете звонить нашим родителям, господин полицейский?

Надо ли говорить, что меня это совершенно не заботило? Я такого не допущу. Но если Зеки перестанет постоянно стучать зубами от страха, когда мы сидим рядом, если перестанет воображать, что и в самом деле видел проезжающий мимо черный фургон, то меня это устраивает. Это позволит мне продолжать делать то, что я считаю нужным. Кроме того, Зеки стал испытывать чуть больше энтузиазма в отношении нашего совместного творчества, узнав, что оно нравится другим людям.

Мы сидели вдвоем в машине с опущенными стеклами; солнце по-прежнему пекло, и мы чувствовали, как капельки пота превращаются в кристаллы соли. Я наблюдала, как Зеки с помощью различных карандашей рисует и рисует руки. Я любила следить за его лаконичными быстрыми движениями, когда ты вдруг видишь, во что превращаются все эти линии. И мне нравилось, что с этого момента, что бы ты ни делал и куда бы ни повернул голову, ты уже не можешь этого не видеть. Не знаю почему, но эта магия никогда мне не надоедала. Едва Зеки заканчивал один рисунок, я просила его начать новый, и он без лишних слов открывал следующую страницу своего альбома. В его действиях не было автоматизма или рутины. Зеки всегда продумывал свой рисунок, размышлял над тем, что он делает, а я сидела и ждала, стараясь засечь момент, когда увижу то, что было им задумано. Стоял июль. Лето не собиралось длиться вечно. А может, и собиралось. Мне оно не докладывало.

Брайан сообщил нам, что видел, как Лайл Тоуотер в футболке «Окленд Рэйдерс» и черных спортивных штанах вешает постер на бензоколонке автозаправочной станции сети «Голден Гэллон». Лайлу было двадцать два года; еще когда он учился в средней школе, перевернулся на квадроцикле и сломал позвоночник. А его сестра, которая сидела позади него на том самом квадроцикле, с тех пор лежала в коме в больнице города Ноксвилла. У Лайла, тихого сельского парнишки, реально съехала крыша после того, как с его тела сняли гипс. Он стал завсегдатаем блошиных рынков, скупал там старые ножи и переделывал их в странные, почти средневековые по виду орудия насилия, чтобы потом продавать их на ярмарках ремесел. Над верхней губой у него всегда был пушок из нежнейших светлых волосков, однако взгляд у него был сумасшедший.

Брайан поинтересовался у Лайла, является ли тот беглецом, на что Лайл улыбнулся и поднес ко рту указательный палец. Сел в машину, сказал: «Я один из них» — и был таков. Брайан отодрал этот постер и теперь показал его мне. Этот экземпляр был сделан не на нашем «Ксероксе», это была изготовленная Лайлом версия, линии на которой были ужасно темными и сердитыми и чуть ли не вибрировали. Лайл в точности воссоздал мою надпись, однако руки на рисунке были руками скелета. А в кровати лежала маленькая девочка, подключенная к аппаратуре.