Не время паниковать

И мы их находили. Мы не останавливались. Зеки офигенно понравилось подбирать пустые двухлитровые бутылки из-под кока-колы, красить их в золотой цвет, потом рисовать на них миленьких волчков, цветочки и всякие изысканные фигурки своими модными фломастерами. Мы сворачивали постер в трубочку, просовывали его в бутылку и запечатывали. Потом прятали где-нибудь в городе, словно капсулу времени. Каждую такую капсулу отмечали на карте маленьким рисунком песочных часов. У каждой был свой срок. Эту мы вскроем через пять лет. Эту — через десять. Эту — через двадцать. Сорок. Пятьдесят. Мы были такими юными. Нам вовсе не казалось невозможным запрыгнуть в самолет, встретиться в каком-нибудь запущенном парке с единственной качелью и обветшалой детской площадкой, когда нам будет за шестьдесят, и откопать капсулу времени только для того, чтобы сказать: «Это ведь мы сделали. Я помню, что она выглядела именно так». Потом закопать ее обратно, чтобы ее обнаружил кто-то другой.

Хотя копы теперь патрулировали город чаще, происходящее по-прежнему казалось совершенно нереальным; можно было подумать, что они подыскивают черный фургон и амбалистых помощников с сальными волосами для гастролей «Айрон Мэйден»[26]. В супермаркете «Крогер», где имелся копировальный аппарат и раньше можно было сделать копию за пять центов, эту лавочку по просьбе полиции прикрыли. Был свой аппарат и в библиотеке, и там читателям не запретили им пользоваться, однако теперь одна из библиотекарш, а именно мисс Уорд, у которой были совершенно отпадные крашеные черные волосы и которой было явно за восемьдесят, обязана была следить, кто и что копирует. Притом что достаточно было проехать полчаса до Манчестера или любого другого достаточно крупного города, зайти в «Кинкоc»[27] и копировать там все что душе угодно. Еще в Коулфилде действовала группка мужчин, жалкая пародия на ополченцев, которые, налившись пивом, шли патрулировать улицы и срывать постеры, чтобы разводить из них костерки, вокруг которых они рассаживались и воображали себя защитниками города. Эти парни вели себя чрезвычайно шумно и, устав от долгой ходьбы, рассаживались по своим пикапам, поэтому полиции приходилось выделять патрульную машину для сопровождения, чтобы они ненароком кого-нибудь не застрелили. Ну а нам было довольно легко во всем этом ориентироваться. В основном мы ездили днем, когда никому до нас не было дела и никто нас не видел.

Зеки рисовал так много, что использовал уже пятый за лето блокнот. Роман мой тоже набрал ход. Мне лишь оставалось решить, выйдет ли моя героиня сухой из воды. То есть, разумеется, выйдет, однако мне нужно было решить, насколько эффектным будет ее заключительное преступление. Хотя я и Зеки знали друг друга всего полтора месяца, та небольшая вспышка физического влечения, что случилась в начале, погасла, и от этого нам друг с другом стало только комфортнее. Для нас не было ничего странного в том, чтобы сидеть вместе часами и касаться друг друга только коленями. Дальше этого мы не шли, и я, скажем так, не лезла ему в штаны. Он не касался моей груди, и я бы умерла, наверное, если бы он это сделал. Мы больше не целовались, решив, что это было хорошо раньше, до того, как ситуация стала отстойной, странной и печальной, так что теперь мы только разговаривали нон-стоп и радовались тому, что один другого слушает.

Зеки сообщил, что его мама разговаривала с адвокатом из Мемфиса, специалисткой по разводам, и та прислала большой, толстый конверт. Мама Зеки его еще не вскрывала, однако он лежал на комоде в ее комнате.

— Так она собирается от него уйти? — спросила я.

Он пожал плечами:

— Не знаю. Если подпишет бумаги, то наверно.

— Мне очень жаль, я знаю, как это ужасно, но я даже завидую, что у тебя такая мама. Хотела бы я, чтобы моя была способна на это: сунуть кипу бумаг моему папаше прямо в физиономию, типа «вали отсюда, козел». Я думаю, ей сейчас было бы лучше. Всем нам было бы сейчас лучше. Он все равно ушел бы тогда. У него все равно уже был другой ребенок. Но зато это было бы так приятно.

— Я не хочу, чтобы она это делала, — признался Зеки.

— Знаю. Это я хочу, чтобы она так поступила, но я знаю, почему ты этого не хочешь.

— Он ни разу не позвонил, — сказал Зеки. — Хотя нет, я думаю, он звонит, но ни разу не позвал меня с ним поговорить.

— Вот же идиот. А если твоя мама от него уйдет, вы останетесь здесь?

— Не знаю. Мама ничего об этом не говорила. Она вообще ничего не говорит. Только играет на скрипке и смотрит в стену.

— Если вы останетесь, ты будешь учиться со мной в одной школе. И нам не придется заканчиваться, понимаешь?

— Да, — ответил Зеки, но я увидела, что ему при этой мысли стало грустно. Оно и понятно: кому захочется ходить в среднюю школу в Коулфилде?

— У меня и вправду нет друзей, — произнесла я после некоторой паузы.

— Знаю, ты говорила, — сказал он. — Зато у меня есть кое-какие друзья.

Мы помолчали с минуту, и он добавил:

— Даже если я вернусь в Мемфис, мы ведь останемся друзьями?

— Да, — ответила я, — надеюсь.