Не время паниковать

Мы были подростками в захолустье штата Теннесси. Мы ничего не знали ни про копировальное искусство, ни про Энди Уорхола, ни про что-либо еще в этом духе. И воображали, что это мы придумали. Впрочем, применительно к нам так оно и было.

Я прижалась щекой к стеклу, в результате чего мое лицо вышло похожим на плод в утробе матери и все его черты получились расплющенными.

— Подожди-ка, — сказал Зеки. — Если мы положим рядышком на стекло наши лица, получится вроде оптического обмана, когда ты видишь либо два лица в профиль, либо вазу. Попробуем?

— Круто, — говорю, — давай попробуем.

В общем, мы прижались лицами к стеклу, при этом рты оказались совсем близко друг к другу.

— Подожди, — сказал Зеки, как будто совсем не смущенный близостью наших губ. — Я пытаюсь нащупать кнопку.

То, что получилось в итоге, ничуть не напоминало оптический обман. Это напоминало двух мертвых детей, внезапно затянутых в какую-то черную дыру.

— А что, прикольно, — сказал Зеки. — Похоже на обложку альбома какой-нибудь дэт-метал-группы.

— Давай еще раз попробуем, — решительно предложила я. Я чувствовала, что мы делаем нечто важное. Чувствовала, что контролирую ситуацию. Принимаю решения. И что пока выбор делаю я, все в порядке.

Мы снова прижались головами к стеклу, лицом к лицу, но в этот раз, когда Зеки нажал на кнопку, я осторожно придвинулась к нему еще ближе и поцеловала; мы касались друг друга губами, а лучи света, исходящие от копировального аппарата, просачивались между нашими лицами. Именно так я и представляла себе поцелуй: чем-то совершенно нереальным. И мы не могли оторваться друг от друга до тех пор, пока не перестал гудеть аппарат. Таким оказался мой первый поцелуй.

— Ух ты, — сказал Зеки, стукнувшись головой о копир. — Зачем ты это сделала?

— Не знаю, — ответила я, и это было правдой. — Я раньше никого не целовала.

— Я тоже.

— И, по-моему, отлично получилось. Похоже на произведение искусства, — заключила я.

Мы принялись рассматривать вылезшую из аппарата копию. На ней мы выглядели настоящими уродами с раздавленными лицами, однако чернота вокруг нас придавала изображению сказочный вид. Я подумала: «Неужели именно так выглядят люди, когда целуются? Вряд ли. Так выглядят люди, когда целуются прижавшись к стеклу копира. Наверное, так выглядит искусство. Уродливо и прекрасно одновременно».

— Извини, что сделала это без спроса, — сказала я, чувствуя себя теперь крайне неловко. — Мне просто захотелось наконец это сделать. Чтобы не было так страшно. Чтобы жить дальше и быть нормальной.

Зеки ничего не ответил. Я подумала, что он мог бы поцеловать меня по-настоящему, — не ради искусства, а по-настоящему. Но он этого не сделал. Виновато улыбался, будто не мог совладать со своими губами, потом сказал:

— Это могло бы быть прикольно.

Я подумала, что он говорит про поцелуй, но оказалось, что он имеет в виду копир.

— С его помощью мы могли бы сделать что-нибудь сверхъестественное, — заключил Зеки.

— Сверхъестественное, — повторила я за ним, словно заклинание, как будто все, что мне оставалось сделать, это произнести нужное слово, и тогда мой мир изменится.

Глава четвертая

Вряд ли мы тогда осознавали, насколько трудно сделать что-нибудь стоящее. Мы были умненькими детьми, учились в школе на отлично. Учителя считали нас одаренными, поскольку мы умели читать и писать чуть лучше прочих, и, поскольку мы были одаренными, они (учителя) не тратили впустую свои жизни на обучение каких-то укурков. Я думаю, что Зеки действительно был одаренным. Он ходил в какую-то престижную частную школу в Мемфисе, где ученики носили форму и где был настоящий курс по нарративному искусству, оценка за который шла в аттестат. Однако в то лето, когда не было ни школы, ни занятий, ни учителей, мы, оставшись без присмотра и будучи предоставлены сами себе, поняли, что не знаем, чем, собственно, мы занимаемся.

Всю следующую неделю мы сидели за столом на кухне, пили ароматизированный растворимый кофе, Зеки рисовал свои комиксы, я кропала в записной книжке свой жуткий девчачий детектив, время от времени мы касались друг друга ногами, и от этого легчайшего трения у меня дико потели подмышки. Нам было шестнадцать. Как не позволить своей жизни превратиться в нечто настолько скучное, что никому до нее не будет дела? Как сделать себя каким-то особенным?