Не время умирать

«Не порвать бы ОЗК», – запоздало подумал Ковалев.

Чумы он боялся. Тут у любого фантазия разыграется, даже у человека с очень крепкими нервами. Невидимая смерть. Брр.

Когда дверь отворилась, Ковалев, пользуясь светом фонаря, осмотрел плечо костюма. Она выглядело чуть потертым, но критических повреждений не наблюдалось.

Внутренняя, уже не бутафорская, дверь оказалась опечатана. Усмехнувшись, Ковалев повернул тугой штурвал замка, толкнул тяжелую дверь люка и переступил высокий стальной порог. Внутри царила кромешная тьма, но Ковалев не спешил зажигать фонарь, боясь выдать себя мелькнувшим лучом света. Ночью в гарнизоне безлюдно, тем более на полигоне, а не в жилой зоне, но при таких ставках лучше перебдеть.

Лишь закрыв дверь на ощупь, повернув штурвал замка, Ковалев зажег фонарь. Мелькнула мысль, что замок не заблокировали только потому, что не позволяет конструкция. Но пока он будет возиться с сервером, приедут умелые ребята и попросту заварят люк, заперев его, как крысу в норе. Мороз пробежал по коже. Ковалев вдруг вспомнил сцену из романа Джека Лондона «Сердца трех», когда главный злодей умер в похожей ситуации, будучи заточенным в подземелье и не имея возможности покинуть его. Сердце забилось чаще, но генерал взял себя в руки. Надо спешить!

– Сегодня мой день! – для убедительности произнес он вслух, хрюкнув мембраной противогаза. – Мой день «Ч». Не хрен думать о всяких глупостях.

Пробивая себе фонарем тоннель света во тьме, он двинулся вперед. Шорох ног, обутых в бахилы поверх обуви, эхом отражался от массивных бетонных сводов. Такой бункер, без преувеличения, мог бы выдержать прямое попадание тактического ядерного фугаса. Впрочем, стратегического тоже, если мощность в пределах разумного.

Первым делом Ковалев проверил свою закладку с дезраствором. Она была на месте, не нашли. Мысль о чуме, заразившей все помещения, не выходила из головы, так что надо было заранее продумать меры предосторожности, ведь потом костюм придется как-то снимать, а бактерии на нем неизбежно останутся. На полу валялось несколько пустых пластиковых канистр. Генерал пнул одну из них, только ради того, чтобы хоть на миг распугать окружающую ватную тишину, зацементированную давящей темнотой.

Ковалев никогда не любил подземелий. И темноты в детстве боялся. Он не думал, что в темноте могут водиться чудовища, но его детское воображение родило пугающую теорию о том, что темнота сама по себе может становиться чудовищем. Что если она полная-полная, то лучше закрыть глаза. А если не закрыть, тьма может принять настолько пугающие формы, что любой человек умрет от разрыва сердца.

Несмотря на очевидную абсурдность таких построений, детские страхи начали словно выползать из спинного мозга, запертые до того в костях позвоночника. В спину словно подуло сквозняком, ощутимым даже через прорезиненную ткань ОЗК. Ковалев невольно обернулся, метнув назад луч фонаря.

– Еще обосраться мне тут не хватало, – произнес он. – А ну, соберись!

Впрочем, такой приказ самому себе подействовал слабо. Видимо, развитый в той или иной мере у разных людей страх темноты и замкнутого пространства заложен генетически. Он остался с тех давних времен, наверное, когда из густой тени в пещере запросто мог выпрыгнуть хищник. Поэтому и хлещет в кровь адреналин. На всякий случай.

Продышавшись, Ковалев двинулся по коридорам в серверный зал. Но вместо этого он чуть не рухнул в заполненный застоявшейся водой бассейн охладительной системы.

«Заблудился!» – мелькнула мысль.

Но заблудиться было особенно негде, просто проскочил нужный поворот. В бассейне тоже плавала пустая канистра от дезраствора. Вода была черной, как разведенный керосином гудрон, и Ковалев понял, что ни при каких обстоятельствах не смог бы сунуть туда руку. Просто не смог бы себя заставить, и все. Казалось, что там, в непроницаемой темноте, сидит выжившая древняя рептилия, готовая отхватить оказавшийся под водой кусок плоти.

«С такой фантазией мне надо было ужастики писать, – подумал Ковалев. – Интересно, если бы ради диска или АКСОНа надо было нырнуть под воду, нырнул бы?»

Ответа он не нашел. Шурша бахилами, генерал двинулся дальше, искать нужное ответвление коридора. И вдруг, совершенно неожиданно, погас фонарь. Тьма тут же бросилась со всех сторон, и Ковалев зажмурился, почти до боли сжав веки. Ему показалось, что он падает в бездну – не имея больше никакой опоры на зрение, вестибулярный аппарат начал шалить, выдавая в мозг хаотичные сигналы, которые тому приходилось судорожно обрабатывать. Резко, судорожно подступила тошнота. Приступ был таким острым, что на губах появился привкус желчи.

– Только не это! – прохрипел Ковалев.