Не всё

В свое время Стржельчик с Володей решили сделать композицию по новелле Стефана Цвейга "Воскресение Георга Фридриха Генделя" из цикла "Звездные часы человечества". Он ее исполнил в Москве совершенно блестяще. После Володя работал с французским и итальянским актерами, но когда читал Стржельчик, было ощущение, что новелла написана про него. По фактуре он очень подходил к образу Генделя. Вначале огромный человек, исполин, которого инсульт приковал к кровати, силой воли и жизненной энергией побеждающий болезнь. Проявив чудовищную волю, продиктованную желанием творить, композитор создал великую ораторию "Мессия" и после этого погрузился в глубочайший сон. Вызванный доктор решил, что это снова инсульт, но, когда подбегал к дому, слуга крикнул с балкона:

- Он встал, а теперь ест. И аппетит у него как у полдюжины крючников!

Помню, как Гендель Стржельчика сочинял "Аллилуйю", нанизывая каждую ноту, как бусы. Как оратория вырастала на глазах зрителей. Стржельчик работал в непривычном для него жанре. Но к выступлению, длящемуся от силы двадцать пять - тридцать минут, относился так же серьезно, как к спектаклю. Он мечтал играть Генделя снова, но так и не успел.

Еще у нас была мечта - сделать "Ромео и Джульетту" Шекспира. Я была совсем молоденькой, неопытной, но он успокаивал: "Ты не бойся, я тебе все поставлю". Нам виделась сценическая композиция с музыкой либо Чайковского, либо Прокофьева. Я больше склонялась к Чайковскому, Володя - к Прокофьеву. Стржельчик должен был читать за всех, кроме Ромео, - за автора, за отца Лоренцо, за других персонажей. Мы начинали, пробовали, но не успели довести идею до конца.

Думаю, с ним было невероятно легко коллегам на сцене. Он из тех актеров, кто строго подчинялся логике. Ольга Андровская говорила, что артисты должны на сцене взаимодействовать по принципу "петелька-крючочек". Есть артисты, играющие блестяще, но они не видят, не чувствуют партнера вообще. Они вроде бы смотрят партнеру в глаза, но между ними - стена, которую ничем не пробьешь. Владислав Игнатьевич был фантастическим партнером, чувствовал партнера, шел от него. В их спектакле с Алисой Фрейндлих "Этот пылко влюбленный" все строилось на блистательном партнерстве, хотя они - очень разные индивидуальности. Они дружили, Стржельчик был крестным Алисиного внука. Что они выделывали на сцене! Этот спектакль Владислава Игнатьевича я видела последним и не могу забыть его.

Красивый, крупный человек, Стржельчик одевался безупречно. Всегда выглядел подчеркнуто элегантно. В то же время от этого аристократа всегда шло невероятное человеческое тепло. Например, Товстоногов был безумно интересным, притягивал к себе. А со Стржельчиком я всегда чувствовала теплоту: он открыт, он готов слушать, искренне интересуется всем, что ты ему скажешь.

Стржельчика отличала бурная, кипящая общительность. Помню, в Ялте мы с ним устраивали сумасшедшие, далекие заплывы вдвоем. Я словно и сейчас его вижу. Он все время носил перстень, на котором были выгравированы его инициалы "ВС". Перстень теперь у нас, Люля недавно в память о нашей дружбе подарила его Володе после концерта, поскольку их инициалы совпадают.

Недавно мы ездили с ней на кладбище. Там стоит очень благородный, красивый памятник - белая мраморная плита и на ней профиль Владислава Игнатьевича. Зимой было много снега, но потеплело и начало подтаивать. Мы приехали, положили цветы и, когда уже уходили, увидели, что кусочек тающей льдинки стал стекать по щеке барельефа, как слеза. И Люля подошла, рукой вытерла, сказала:

- Плачет, мой родной.

Я застала годы такой любви Людмилы и Владислава Игнатьевича, что хотелось спеть "Голубок и горлица никогда не ссорятся, дружно живут" и сыграть на арфе. Он всегда смотрел на нее горящими глазами и всем приходящим в дом гостям тут же бежал показывать ее портрет:

- Посмотрите, это Люля, когда я ее встретил. Моя Люлечка, когда я женихался.

В Москве у меня стоит портрет, сделанный фотографом Валерием Плотниковым. Алиса Фрейндлих сидит в резном кресле, а Стржельчик стоит, наклонившись над ней, - шикарный мужик вне возраста, красоты необыкновенной.

Не обошлось и без внутренних "трещин". Порой ему казалось, что его не всегда ценят, что он не работает полноценно, может больше играть. Я думаю, это было не так. Таковы естественное недовольство артиста самим собой либо разновидность кокетства. Невзирая ни на что, он оставался верным Большому драматическому театру и Товстоногову до последнего дня. В любом театре есть интриги, фавориты, подводные течения, но БДТ был уникален. При Товстоногове это был живой театр. Товстоногов оставался в суждениях человеком и резким, и жестким. Например, не нашел в себе сил признать в Сергее Юрском ученика. Говорил: "С уходом Юрского БДТ потерял выдающегося актера, а Москва приобрела плохого режиссера".