Не все были убийцами

“Неужели ты никогда не интересовалась политикой?” - удивлялась фрау Хотце. “Когда у женщины больной муж и двое сыновей, времени на подобные вещи уже не остается”, - осторожно отвечала мать, прихлебывая свой ликер маленькими глотками. “Но ведь это всегда было так важно!”

“Да, верно. Но мой муж был болен туберкулезом и не мог работать. Поэтому я сама должна была зарабатывать, чтобы кормить семью, да еще оплачивать ежегодное лечение мужа в туберкулезном санатории. Из-за болезни муж не мог заниматься торговлей, и мне ничего другого не оставалось, как самой вести магазин. Тогда евреи еще имели на это право при условии, что у них есть компаньон-ариец. И так продолжалось до 1938 года. Я покупала в Хемнице чулки и трикотаж, и мы с Лоной Фуркерт продавали эти вещи в нашем магазине. Торговать я не очень-то умела, у Лоны в этом деле было больше опыта. “Ты слишком скованно держишься”, - говорила она мне. - “Продавец должен привлекать людей, улыбаться покупателям, шутить с ними”. Сама Лона прекрасно умела это делать. Комплимент, улыбка, веселая шутка - и люди смеялись в ответ, и Лона объясняла им, как можно дешево купить качественный товар в нашем магазине, и редко кто уходил без покупки. Позднее я выучила наизусть ее шутки и даже употребляла их. Но все равно у меня никогда не получалось так, как у Лоны. У нее это было в крови. Мы ведь так и познакомились - она обратилась ко мне с какой-то шуткой, мы разговорились. А через некоторое время стали вместе работать. Я замещала Лону, когда ей нужно было идти в суд из-за Фуркерта, а когда мне нужно было кормить детей, она оставалась в магазине. Лишь много позже, где-то в 1938-м, Лона и мой муж открыли на Кайзер-Вильгельм-штрассе магазин побольше. Муж тогда опять чувствовал себя лучше. Однако настоящий коммерсант из него не получился. Бывало, он так углубится в свои книги, что даже не замечает пришедших в магазин покупателей. Поэтому вести дела продолжали мы с Лоной. Мужу было необходимо санаторное лечение, Лона должна была оплачивать адвокатов (кстати, Фуркерт тогда проиграл процесс), поэтому нам были нужны деньги.

“Но ведь это же был лонин магазин!” - перебила фрау Хотце.

“Конечно, евреи больше не имели права заниматься торговлей. Но ведь все - и Лона, и мы с мужем - вложили в этот магазин деньги. Магазин перевели на имя Лоны, и все было в порядке! Да он и сейчас еще не закрыт, иначе нам с сыном было бы вообще не прокормиться в нашем нелегальном положении!”

“Я знаю. Лона порядочная женщина, но ее муж - уголовник”.

“Зато он веселый и никогда не унывает. Его слабость только в том, что он тащит все, что плохо лежит”.

Мартхен рассмеялась и обернулась к сестре: “А разве ты его знаешь?”

“Карл однажды приводил его к нам. Фуркерт тогда был опять на свободе”. “Где же Карл с ним познакомился?”

“Когда Карла в первый раз арестовали, его поместили в камеру с уголовниками. Нацисты надеялись, что ему еще и от уголовников достанется. Так оно и вышло. Поколотили его тогда изрядно. Но глаз ему на первом допросе нацисты выбили. Во всяком случае, Фуркерт был к нему расположен и взял под свое покровительство. А среди уголовников Фуркерт пользуется авторитетом. Кстати, сейчас он опять сидит. На этот раз, кажется, в Заксенхаузене”.

Мать вздрогнула. “А разве там и уголовники сидят?”

“Конечно”.

В тот вечер Хотце вернулся домой с ящиком пива, и вся эта болтовня возобновилась с новой силой. Фрау Хотце просто в раж вошла и набросилась на мать с упреками: “Ну почему у вашего мужа не было твердых политических позиций? Ведь ясно же было, какое чудовище стало главой нашего государства!”

“Мы думали, что он долго не продержится. “В цивилизованном государстве такое невозможно”, - уверял мой муж. Думаю, все мы ошиблись. И вы тоже”.

“Ведь у Гитлера была такая четкая программа! К тому же он не скрывал, что собирается делать с евреями. А евреи не желали признавать это. Они верили, что смогут тайком и дальше заниматься свои делишками”.

“Сестра”, - перебила ее Мартхен. - “То, что ты говоришь, не вполне тактично, к тому же это - невероятная глупость. Ты считаешь, что все евреи спекулируют, занимаются махинациями? В таком случае, тебе остается воскликнуть “хайль Гитлер!” Глаза Мартхен потемнели, стали почти синими. В голосе зазвенели металлические нотки.

“Я только хотела сказать, что вы, евреи, всегда отмахивались от политики и ничего не хотели замечать. Вот из-за этого вы и страдаете”.

“Все еще станет на свои места”, - сказала мать.

Мартхен одобрительно кивнула. “Да, потом все станет на свои места. И еще - не забудь, сестра, что Роза Люксембург тоже была еврейкой”.

“Это не играет никакой роли. Розе Люксембург было все равно, какой она национальности. Прежде всего она была коммунисткой”, - вмешался в разговор Хотце.

“Ужасный воображала!”, - подумал я.

Когда мы оставались одни, мать при упоминании о Хотце всегда употребляла слово “самодовольный”. Это слово удивительно подходило к нему.

“Но ведь она была еврейкой”, - настаивала Мартхен. - “Она была политически активна. И была убита именно за свою политическую активность”.