Не все ли равно, что думают другие?

В пятницу утром у нас состоялось еще одно открытое заседание, на этот раз заслушивали сообщения людей из «Тиокола» и НАСА про ночь перед запуском. Все получается так медленно: ведь на самом-то деле свидетель не хочет говорить всего, и, чтобы получить ответы, приходится задавать четко сформулированные вопросы.

Другие люди в комиссии проявляли бдительность – мистер Саттер, к примеру. «Какими именно критериями вы руководствовались при одобрении, такими-то и такими-то при условии того и этого?» Он задавал конкретные вопросы, и выяснялось, что таких критериев у них нет. Мистер Коверт и мистер Уолкер придерживались той же линии. Все задавали хорошие вопросы, но я бо́льшую часть времени воспринимал происходящее не слишком отчетливо и ощущал себя несколько отстающим.

Далее в этом деле наступил такой момент, когда «Тиокол» изменил свою позицию. Мистер Роджерс и доктор Райд спрашивали двух менеджеров «Тиокола», мистера Мэсона и мистера Ланда, сколько человек было против запуска шаттла, даже в последний момент.

– Мы не производили подсчет голосов, – говорит мистер Мэсон.

– А солидное количество было против или только один – может, два человека?

– Я бы сказал, что, возможно, нашлись бы пять или шесть из консультантов по инжинирингу, которые в тот момент сказали бы, что запускать шаттл при такой температуре неосторожно.

– Так значит, мнения разделились примерно пополам? Я правильно понимаю?

– Это очень приблизительная оценка.

Меня поразило, что менеджеры «Тиокола» болтали вздор. Но что я умел, так это задавать дурацкие вопросы. Поэтому я сказал:

– Господа, не могли бы вы назвать мне имена четырех ваших лучших экспертов по герметизации в порядке их квалификации?

– Роджер Бойсджоли и Арни Томпсон – это первый и второй. Потом Джек Кэпп и… э-э… Джерри Бернс.

Я повернулся к мистеру Бойсджоли, который был прямо здесь, на заседании.

– Мистер Бойсджоли, вы были согласны с тем, что все о’кей для полета?

Он говорит:

– Нет, не был.

Я спрашиваю то же самое у мистера Томпсона, который тоже здесь находится, и получаю ответ:

– Нет.

Я говорю:

– Мистер Кэпп?

– Его здесь нет, – отвечает мистер Ланд. – Я разговаривал с ним после заседания, и он сказал: «Я бы принял такое же решение при той информации, которая у нас тогда была».

– А как насчет четвертого?

– Джерри Бернс. Его позиция мне неизвестна.

– Итак, – сказал я, – из четырех мы имеем одно «я не знаю», одно «скорее всего – да»; и двое, кого вы сразу назвали как лучших экспертов в данном вопросе, оба сказали «нет». Так что это «поровну “за” и “против”» – полная чушь. Те парни, которые лучше других знают об изоляции, они что говорят?

Позже в тот же день нам показали Космический центр им. Кеннеди. Это оказалось интересно и вовсе не так плохо, как я предсказывал. Другие члены комиссии задавали множество важных вопросов. У нас не было времени, чтобы посмотреть сборку твердотопливного ракетного ускорителя первой ступени, но ближе к концу экскурсии мы собирались посмотреть на останки, которые к настоящему времени были восстановлены. Я изрядно устал от этого совместного мероприятия, а потому извинился и не стал оставаться до конца.

Вместо этого я отправился к Чарли Стивенсону, чтобы посмотреть еще снимки запуска шаттла. Кроме того, я разузнал побольше о тех необычно низких температурных показателях. Люди охотно сотрудничали и хотели, чтобы я работал с ними. Я целых десять дней ждал, пока появится возможность очутиться в подобном месте, и вот я здесь наконец-то!

В тот вечер на обеде я сказал мистеру Роджерсу:

– Я подумываю остаться здесь на выходные.

– Что ж, доктор Фейнман, – ответил он, – я бы предпочел, чтобы вы вернулись вместе с нами в Вашингтон сегодня вечером. Но конечно, вы вольны делать все, что пожелаете.

– Что ж, – сказал я, – тогда я останусь.

* * *

В субботу я поговорил с парнем, который делал измерения температуры в утро запуска, – это был славный малый по имени Б.К. Дэвис. Рядом с каждым значением температуры он записывал точное время, когда ее измерил, а затем это фотографировал. Было видно, что промежутки времени между измерениями большие – он поднимался вверх и спускался по большой пусковой башне. Дэвис измерял температуру воздуха, ракеты, земли, льда и даже грязной лужи с антифризом. Он досконально проделал свою работу.

У НАСА имелись теоретические расчеты того, как будут меняться температуры вокруг стартового стола: должно быть меньше расхождений в значениях температуры и они должны быть выше. Кто-то предположил, что ясное небо сыграло какую-то роль при оттоке тепла. Кто-то заметил, что записанная температура лужи гораздо ниже, чем показывала фотография: при 8 градусах[47] лужа – пусть даже и с антифризом – должна была замерзнуть.