Не все ли равно, что думают другие?

Во-первых, нам показали детальные снимки дыма, который повалил из шаттла, когда он еще стоял на стартовом столе. Там повсюду были камеры для наблюдения за запуском шаттла – штук сто, наверное. Прямо на то место, откуда появился дым, были направлены две камеры – но обе почему-то не сработали. Тем не менее на фотографиях с других камер виднелись четыре или пять клубов черного дыма, идущего от монтажного соединения. Этот дым был не от горения материала; по составу это были просто уголь и всякая гадость, которая выталкивались из-за давления внутри ракеты.

Подробное изображение «дыма», взятое со стартового стола (© NASA)

Клубы эти прекратились через несколько секунд, изоляция каким-то образом закупорилась, но только временно, чтобы опять прорваться минуту спустя.

Последовало обсуждение того, сколько вещества вышло с дымом. Клубы дыма были примерно шесть футов в длину и несколько футов в толщину. Количество вещества зависит от того, насколько тонкие частицы, и внутри облака дыма всегда мог оказаться большой кусок какой-то дряни, так что судить было сложно. А так как снимки делались со стороны, то вполне возможно, что был и еще дым дальше вокруг ракеты.

Чтобы установить минимум, я прикинул гранулометрический состав, который даст столько дыма, сколько возможно, исходя из данного количества материала. Получилось на удивление мало – примерно один кубический дюйм: если у вас есть кубический дюйм вещества, то у вас будет такое количество дыма.

Мы запросили снимки с других запусков. Позже мы выяснили, что ни в одном из предыдущих полетов никаких клубов дыма ни разу не было.

Мы также услышали о низких температурах перед запуском от человека по имени Чарли Стивенсон, ответственного за «ледовую команду». Он сказал, что за ночь температура опустилась до 22 градусов[44], но на некоторых участках стартового стола его команда зарегистрировала очень низкие показатели – всего 8 градусов[45], и они не могли понять почему.

Во время перерыва на ленч репортер местного телевидения спросил меня, что я думаю о низких температурных показателях. Я сказал, что, как мне кажется, жидкие водород и кислород охладили воздух еще больше, когда стекали в большой топливный бак на ракетном ускорителе. По какой-то причине репортер решил, будто я только что выдал ему важную секретную информацию, поэтому в своем вечернем отчете не упомянул мое имя. Вместо этого он сказал: «Такое объяснение дал нобелевский лауреат, а значит, оно должно быть правильным».

Днем телеметристы предоставили нам всевозможную информацию о последних мгновениях шаттла. Были замерены сотни разных параметров, все они показывали, что все работает настолько хорошо, насколько возможно в данных условиях: давление в резервуаре с водородом резко упало спустя несколько секунд после того, как наблюдалось пламя; гироскопы, направляющие шаттл, работали отлично до тех пор, пока один из них не стал работать с большей нагрузкой, чем другой, вследствие боковых нагрузок из-за пламени, вырвавшегося со стороны твердотопливного ускорителя; даже заглохли маршевые двигатели, когда взорвался резервуар с водородом, так как упало давление в топливопроводах.

Это заседание продолжалось до 7.30 вечера, поэтому мы отложили экскурсию до пятницы и отправились прямо на обед, устроенный мистером Роджерсом.

Во время обеда я сидел рядом с Элом Килом – он был введен в состав комиссии в понедельник как должностное лицо в помощь мистеру Роджерсу, чтобы организовывать и налаживать нашу работу. Он прибыл к нам из Белого дома – что-то там такое, называемое АБУ[46], – и пользовался репутацией прекрасного исполнителя того и этого. Мистер Роджерс все твердил, как нам повезло заполучить человека столь высокой квалификации.

Впрочем, на меня произвело впечатление, что у доктора Кила ученая степень в аэрокосмической области, и после защиты диссертации он стажировался в Беркли. Когда доктор Кил представлялся нам в понедельник, он пошутил, что его последняя «честная работа» для заработка – это кое-какая работа по аэродинамике в рамках программы шаттла. Так что с ним я почувствовал себя очень комфортно.

Ну и не проговорил я с ним и пяти минут, как он вдруг ни с того ни с сего заявляет, что его еще ни разу в жизни так не оскорбляли, что он взялся за эту работу не для того, чтобы его так оскорбляли, и что он больше не желает со мной разговаривать!

Ну вот, я ведь как-то никогда не мог упомнить, что я такое сказанул дурацкое или неприятное, так что я и на этот раз забыл то, что вывело его из себя. Чем бы оно ни было, наверное, я пошутил, поэтому меня очень удивила его реакция. Явно я сказал что-то грубое, наглое и до чертиков дурацкое, потому-то и вспомнить не могу!

Затем последовали весьма напряженные пять – десять минут, я извинялся и старался снова завязать беседу. В итоге мы как-то все же поговорили. Большими друзьями мы не стали, но, во всяком случае, мир был восстановлен.

* * *