— Здесь у него нос, — пояснил, улыбаясь, Герман, — а вы насквозь пропахли Парижем, поэтому он и фыркает. — Герман взял ее руку и направил в нужное место. — Он за правым ухом любит. И еще любит, когда при этом его по имени называют. Лентяй, Лентяй… — Они вместе почесывали пса, а тот повизгивал от удовольствия. — Ну, с первым заданием вы справились, переходим теперь ко второму.
По узенькой тропинке втроем они пошли в глубь сада. За фруктовыми деревьями Евгения не сразу заметила двухэтажный бревенчатый дом. По сравнению с ним ее дача казалась даже не сараем, а просто большой бочкой. Впрочем, Евгения это всегда чувствовала, но, вспомнив, внезапно загрустила по бочке Диогена, по Сашке, по мужу и, что самое удивительное, по боярыне Морозовой. Действительно удивительно! Мужа она видела вчера вечером, и он, в сущности, сам признался, что его больше волнует судьба Зинаиды Ивановны, чем жены; свекровь во время последней встречи на даче лишь дулась, отчего побелила не только все деревья, но и часть забора, а заодно и молоденький дубок, выросший из-под него по своей собственной инициативе; ну а Сашка… по Сашке она в самом деле будет скучать. С падчерицей они чем-то похожи. Евгения всегда недоумевала, как у Михаила Анатольевича появилась такая дочь, вроде неоткуда. Он ее, конечно, любит, но абсолютно не понимает. Впрочем, вся эта грусть оттого, что она, Евгения, умерла и в этом заросшем саду бредет по тропинке, как по тому свету. Для знакомых людей умерла. В этом, и только в этом, кроется причина ее грусти.
Незаметно для себя самой Евгения вздохнула и ступила на крыльцо дома.
— Прошу, — и Герман распахнул перед ней двери рая.
Она оказалась на кухне, которая одновременно была еще и гостиной и прихожей. Так выглядит рай для всех женщин.
— Держите. — Герман протянул ей пакет с обновкой. — Идите наверх и переоденьтесь. Догадываетесь зачем?
— Я сообразительная.
— Ваша комната налево, моя направо, — инструктировал ее хозяин, глядя, как она поднимается по лестнице.
— Налево, направо, — бормотала Евгения, поднимаясь по скрипучим ступенькам. — А удобства где? Или под яблонькой, или под вишенкой… — На втором этаже она посмотрела сначала направо, а уж потом налево, отметила про себя такую последовательность, но объяснения своему поведению не нашла.
Налево в двери замка не было. Тогда на цыпочках, стараясь не скрипеть половицами, она пошла направо. Тоже замка нет. Вернулась. Осторожно потянула за ручку. Дверь легко открылась. Горница светлая, но небольшая, метров двенадцать. Ситцевые занавесочки на окне задернуты. Потолок невысокий, как и во всех деревянных домах. Стены обклеены обоями лет десять назад, если судить по рисунку, но обои очень чистенькие, сразу видно, что хозяин аккуратист. Или это потому, что комната гостевая и не каждый день используется?
Евгения положила пакет на небольшой столик у окна и расстегнула верхнюю пуговицу любимого голубого костюма, скорее не голубого, а цвета морской волны. Герман в саду возился с Лентяем. Она отвела глаза от окна, и взгляд уперся в пакет. Рука замерла. В следующее мгновение она схватила пакет и вытрясла из него содержимое на узкую односпальную кровать.
Что это? Она молча перебирала вещи. Взяла трусы, расправила их — и закусила губу. Что за размер? — сорок четвертый. Не трусы, а сатиновые фонарики, перетянутые резиночками.
А футболка? — Евгения изучала ее на вытянутых руках.
Футболка была тоже финиш! Лет сорок назад в таких футболочках начинала утреннюю гимнастику Страна Советов под руководством инструктора Гордеева при музыкальном сопровождении пианиста Родионова. Ребенком она видела такие в мамином шкафу.
Переодевалась Евгения как сомнамбула. Движения были замедленные, как во сне. Все вроде правильно: юбочка, блузочка, пиджачок, сандалики, белые носочки — кошмар заключался в том, что по лестнице в кухню спускалась не Евгения Юрьевна, а юная пионерка из Артека, только красного галстука не хватало.
Герман придирчиво осматривал свое творение. Костюмчик, конечно, маловат, здесь он дал маху, и юбочка коротковата — не рассчитал, зато по моде — заканчивается там, где начинается. А вот пиджачок совсем неплох — вроде как маленький жилетик; ну а белая блузка так молодит, что гостью не узнать. Чего ж вам больше, Евгения Юрьевна? — говорили его смеющиеся глаза, принимая от нее пакет с голубым костюмом.
Глаза Евгении сверкали, как молнии во время грозы. Понятно: это он ей отомстил за парк. Да бог с ним, с парком-то. Но ведь в таком наряде на улицу не выйдешь! Вот оно в чем дело — не выйдешь! Поэтому и паспорт отнял.
— Герман Генрихович, — Евгения оторвала мужчину от созерцания ее стройных ног, — не будете ли вы так любезны объяснить мне, что я должна делать в этом наряде?
Герман провел ладонью по коротко стриженной светлой голове, будто обдумывая ответ, ухмыльнулся и изрек:
— Все, что хотите. — Он открыл холодильник и показал Евгении содержимое. — Побольше, и на троих, нет, на четверых, — глянул на пса. — Так что работа предстоит очень тяжелая, — подмигнул он Лентяю и вышел с пакетом, явно довольный ходом событий.