Не все мы умрем

Эксперты возились на площадке с тяжелой сейфовой дверью.

— Кажется, нас опередили, — тихо шепнул Завадский, кивнув на квартиру Нины Ивановны. — Этой ночью опять топали.

Вскрыли дверь только через полчаса. Никому не пришло в голову, что в руках у Смолянинова ключи от нее. Завадский первым делом бросился в комнату, эксперты — на кухню и в ванную. Михаил Анатольевич задержался в коридоре, открыл настежь входную дверь, сунул руку в торец и стал медленно ее прикрывать, пока железная шторка торца, пружиня, не ушла вовнутрь. Все было так, как предполагала Евгения. За исключением одного: тайник был пуст. Но она и не говорила, что он полный!

Из ванной выглянул эксперт:

— Здесь уже побывали.

А из комнаты донесся радостный вопль Завадского:

— Нашел!

Там на полу стоял маленький телевизор, под ним — трехскоростной видеомагнитофон «Панасоник», от него шел кабель под плинтус в квартиру Зинаиды Ивановны. В видеомагнитофоне осталась кассета «BASF Е-300». Завадский вынес ее в носовом платке. Если учесть, что на пленку в триста минут такой видеомагнитофон способен писать девятьсот, то за пятнадцать часов непрерывной работы можно пляску чертей подкараулить.

Завадский со Смоляниновым бросили экспертов и бегом спустились в квартиру Мокрухтина. Там стоял точно такой же видеомагнитофон с огромным телевизором и шестью колонками, расставленными по углам.

Два зрителя уселись в креслах. Домашний кинотеатр заработал.

На огромном плоском экране с диагональю в семьдесят два сантиметра они увидели стриптиз в исполнении гражданина Полозкова. Михаил Анатольевич поймал себя на мысли, что он ждет совсем другой стриптиз — женский. Вероятно, Зинаида Ивановна стоит сейчас в коридоре, прислушиваясь к нашим голосам. Так и есть. Не успел Геннадий Аристархович продемонстрировать зрителям свои мужские достоинства, как раздался стук в дверь, и приглушенный голос капитана Завадского потребовал:

— Откройте, милиция!

Замминистра, схватив брюки и рубашку, метнулся за занавеску. Завадский и Смолянинов наблюдали, как в комнату вошли капитан Завадский и следователь Смолянинов. Капитан встал на четвереньки и заглянул под диван, откуда торчали мужские тапочки. Повернул голову к занавеске и сказал:

— Ваши документики!

— Слушай, какой наглый мужик, — нахмурился Завадский, глядя на себя. — Никогда бы не подумал!

А следователь Смолянинов заметил, как следователь Смолянинов бесстыже пялится на Зинаиду Ивановну, одетую в махровый халатик.

«Он наглый! А я не наглый? Раздеваю глазами несчастную женщину. Хорошо, это кино еще Женька не видит! Она бы этому типу сказала: «Мишенька, если женщина красива, это не значит, что ее нужно сразу раздевать и насиловать. Одно из другого не вытекает».

Завадский и Смолянинов прекрасно знали, что произойдет дальше, потому что сами устроили этот спектакль, но на экране он разворачивался как бы помимо их воли, они уже ничего не могли изменить и испытывали теперь чувство неловкости.

Странная штука кино. Стоит вырезать из жизни окно величиной с экран телевизора, и ты оцениваешь себя как бы со стороны: что-то одобряешь, на что-то негодуешь. То, что в жизни казалось естественным, нормальным, на экране — смотреть стыдно. Человек боится, что это останется за ним навечно, как клеймо. Что по этому эпизоду, по этим словам будут о нем судить, когда его уже не будет и когда ничего невозможно исправить.

А как же тогда профессиональные актеры? Если он играет подонка, убийцу, что он испытывает? Какие чувства? Смертный грех? Чувствует, но продолжает играть?

Смолянинов с Завадским стыдились, но продолжали смотреть. Телевизор возвращал им прошедшую жизнь и говорил: вот, полюбуйтесь на себя! Как, нравится вам homo sapiens, человек разумный? Нет? Так это вы и есть! А как уж вы дошли до жизни такой — вам лучше знать.

Они сообразили, что камера включается от низких частот мужского голоса, потому что стоило Антипкину заорать: «Рекламная пауза!», как все задвигалось, группа мужчин зашла в комнату, Смолянинов задрал голову, стал задавать свои дурацкие вопросы, эксперт полез по стремянке, лицо его все увеличивалось и увеличивалось, пока не заняло весь экран, а потом и экрана не хватило, черты лица исказились, это было уже не лицо человека, а морда какого-то чудовища…

Раздался плач женщины, изображение разорвалось на мелкие осколки — на экране «пошел снег».

Глава четвертая

Воскресные дни Малиныч провел на берегу Японского моря в окружении голых морских звезд. Вернулся в Москву довольный и загорелый. Командировка ему понравилась. Он вручил Евгении подписанный Приморэнерго договор и целую пачку векселей Горьковской железной дороги, и усы его дернулись от сознания выполненного долга.

Барсуков показался на работе в половине двенадцатого. С утра у него был теннис с Арбитражным судом, потом бассейн с Министерством путей сообщения и, наконец, массаж с пенитенциарными органами. Утомленный, он приехал в офис.

Евгения тут же сунула ему бумажку, наподобие той, какую вручают мужчинам, отправляя их за покупками.

Барсуков прочитал:

— Первое. Арбитраж.

Евгения пояснила: