Не вся la vie

Мы поехали на экскурсию, а потом в ресторан. Стол был роскошный. Детей усадили обедать. Пришла Дашина мама и сказала, что забирает дочь.

– Я есть хочу, со всеми, – тихо сказала Даша.

Мама схватила дочку за подмышки и швырнула на железный столб, который держал тент. Даша не произнесла ни звука. Только спустилась вниз по столбику.

– Ты что, мать забыла? Ты мне и так всю жизнь сломала, – кричала ее мама. Дети бросили ложки.

– Вы должны доплатить. – К Вере подошла официантка.

– Сколько? – спросила Вера.

Официантка назвала сумму, которой Вере должно было хватить до конца пребывания в лагере на всех. Вера побелела. Я лихорадочно вспоминала, сколько денег взяла с собой.

– Я думала, ты другая, а ты такая же, как все, – кричала в этот момент Дашина мама на Веру. – Что ты с ней сделала? Что ты ей про меня наговорила?

– Я ничего не говорила. Она просто хочет остаться со всеми. У меня нет таких денег. Может, мы откажемся от горячего или десерта? – спрашивала Вера официантку и пыталась что-то объяснить родительнице.

Дашина мама швырнула на стол деньги, схватила дочь и ушла.

Море успокоилось. Решили до обеда купаться и загорать. Вера повела на тот пляж, где самая чистая вода.

По дороге купили пончиков – тех самых, из детства, обсыпанных сахарной пудрой. Дети съели пятьдесят, а потом еще пятьдесят. Пошли купаться. Дети все плавающие. Леша плавал по очереди с мальчиками до буйков, я – с девочками, потому что Вера убежала в аптеку, за фотографиями и водой. Я сделала четыре ходки и упала на берегу. Никакой фитнес-тур не нужен. Девочки пошли прыгать с пирса. Кстати, никогда не знаю, как правильно называется это сооружение – пирс, волнорез, буна? Там было неглубоко, но и не мелко.

– Прыгаем бомбочкой! – орал Леша. – Не рыбкой! Рыбкой нельзя. Только бомбочкой.

Я побежала в туалет.

Пляжи в Крыму стали вполне себе турецкие. Платишь – тебе приносят лежак с матрасом, зонтик. Бегают официанты и носят кофе, чай. Хоть шашлык на пляж принесут. Удобно. А вот туалеты остались общественные. На горочке. Я зашла и попала в детство. Когда я маленькая здесь отдыхала, мы тоже бегали в такие туалеты. С дыркой посередине, без сливного бачка и без дверей. С грубой теткой на входе, которая смывала за тобой длинным шлангом и орала, что все загадили и понабросали бумаги. Я убежала в дальнюю, так сказать, кабинку. Следом зашла женщина. Больше никого.

– Уже купались? Как сегодня водичка? – спросила она, снимая трусы и присаживаясь напротив.

– Теплая, – сказала я.

– А грязи много? – продолжала светскую беседу женщина.

– Нет.

Вернулась. Леша орал на Катю. Катя все-таки нырнула рыбкой. И ударилась головой о дно. Она лежала на камнях и стонала. Мы с Лешей переглянулись. Вообще-то Катя, как многие девочки, часто ныла. То у нее голова болит, то нога, то живот, то попа. И так болит, что кошмар. Особенно по утрам, перед кроссом. Мы с Лешей привыкли и на Катины причитания не обращали внимания. А когда девочка притихла, испугались. Полотенце намочили, лед положили. Катя лежала белая. Нас двое, Веры нет, толпа детей.

– Оставайся со всеми, я отведу ее в медпункт, – сказала я Леше.

Катя на голову выше меня и в два раза тяжелее. Я тащила ее в медпункт, надеясь, что она не упадет, – точно не подниму.

В медпункте – грязной подсобке рядом со складом швабр – сидела бабулечка и слушала «Маяк». Кипел чайник, лежали конфеты.

– У нас девочке плохо. Головой ударилась, когда ныряла, – выпалила я.

– А вы откуда? – спросила бабулечка.

Это такой стандартный первый вопрос, вместо здравствуйте. Я покупала в аптеке бумажные платки и просила не одну пачку, а упаковку. Так меня тоже спросили, откуда я. И по южной привычке никто никуда не торопится. В аптеке провизор сначала долго открывала ящики, потом ушла, я думала – насовсем, в подсобку, там же искала сдачу.

Пока я укладывала Катю на кушетку и мельтешила по медпункту, бабулечка выключила чайник, сделала потише «Маяк», отодвинула со стола конфеты, помыла чайную ложечку и только потом подошла к серой, как стена медпункта, девочке.

– Давай посмотрю, – сказала она, разбирая на голове Кати волосы.

– Я уже смотрела, там ничего нет, – сказала я.

Бабулечка продолжала копошиться в Катиных волосах.

– Как в Москве? – спросила она меня.

– Не знаю, мы уже неделю здесь. Уезжали, было холодно, – ответила я, судорожно соображая, что делать дальше.

– Ничего, ссадины нет, – сказала она. – Давай давление померяю.

Измерили давление – нормальное.

– Может, ей нашатырь? – спросила я.

Катя уже позеленела, и ее явно подташнивало.

– Может, – согласилась бабулечка и сунула Кате под нос ватку.

– Может, это сотрясение? – спросила я.

– Может, – опять согласилась она.

– А что делать?

– Ну, пусть полежит здесь немножко.

– А до гостиницы я ее доведу? У нас там дети остались.

– Может, и доведешь. Потихоньку.

– А потом что с ней делать?

– Станет хуже, вызывай «Скорую». А в Москве, говорят, сейчас тоже жарко…

Мы с Катей вышли. Леша с остальными детьми ждали около медпункта. Пошли в сторону гостиницы. Я тащила за руку Катю.

– Тебе плохо? Хочешь, посидим? – без конца спрашивала я.