Не вся la vie

Леша тоже не подходил Кате по весовой категории. Даже вдвоем мы ее не дотащили бы. Она шла вполне себе ровненько. Нюхала ватку. Я тоже нюхала ее ватку – от страха меня тошнило. Между ларьками с пончиками и мороженым Катю вырвало. Мы даже отойти не успели. Рвало пончиками, запрещенным спрайтом. На меня. И в этот момент я поняла, чем южный город отличается от Москвы. Кто-то подхватил мою сумку, кто-то Катю, нас довели до того самого туалета. Уборщица включила свой шланг и поливала Кате и мне ноги. Я ее умывала. Из кабинок высовывались головы и советовали, что нужно делать: – На грудь, на грудь лей.

– Голову ей намочи.

– Уши надо потереть.

– Да нет, между пальцами на руке, там точка специальная. А что такое? Перегрелась?

– Голову наклони, полью, – сказала уборщица и стала поливать Катю. – Давай и тебе тоже. Вон, вся зеленая, – плеснула она на меня.

– Я в туалет хочу, – сказала Катя.

– Давай пойдем потихоньку в кабинку, я тебя держать буду, – сказала я.

– Ой, да отойди, смотреть не могу, – сказала уборщица. – На вот, подержи шланг. – Она одним движением сгребла Катю и почти донесла ее до кабинки. Так же принесла ее назад. Катя в руках уборщицы размякла и даже улыбнулась. Как младенец в роддоме, который плачет от неловких движений молоденькой мамы и тут же затихает, когда его пеленает опытная медсестра. Когда я вела Катю, ей было плохо. А здесь, в туалете с уборщицей, полегчало.

Катю мы доволокли до гостиницы и уложили. Повариха дала ей валидол. Соседка – аспирин. Вернувшаяся Вера порывалась оторвать Кате голову. Наша ныряльщица тут же уснула. Проснулась, съела гору блинов со сметаной и опять уснула.

– Сотрясения нет, она бы не ела, – сказала Вера.

На следующий день девочке запретили тренироваться и прыгать с пирса. Она окунулась в море, и Вера отправила ее домой, в гостиницу. Катя ныла и обижалась, напрочь забыв, что было с ней вчера. Я вела ее домой.

– Теперь меня все будут дразнить, – канючила Катя. – Я самая старшая, и меня рвало. Ужас.

– Не переживай, скоро про это забудут.

– Такое не забудут. Позор.

– Вот увидишь, никто и не вспомнит.

Действительно, вечером следующего дня все обсуждали, как вырвало Сашу. Дети нашли детскую площадку и решили покататься на карусели. Леша раскручивал.

– Сильнее, сильнее, – орали все.

Леша крутил. Сашу вырвало на Ваню. Ваня пытался увернуться и свалился с карусели. Ударился копчиком. Мальчишки ржали.

Ваня вообще человек-авария. Шел по коридору и врезался лбом в угол. На лбу ссадина, огромная шишка.

Стоял на балконе. Чтобы было удобнее, поставил ногу на железную перегородку. Нога застряла. Ни я, ни Вера вытащить не могли. Уже собирались поливать Ваню подсолнечным маслом, но Леша сказал Ване, что ногу придется отрезать. Мальчик от испуга вылез сам.

Забыли ключи от ворот. Ворота высокие, со щелями. Пролезли все, кто мог. Даже я попробовала, но застряла грудью. Попы у меня из-за кроссов уже не было, а грудь осталась. Дети кричали: «Маша, давай, Маша, давай!» Но не получилось. Ваня лезть не хотел, соразмерив свой объем и ширину между щелями забора. Но после меня тоже полез. Застрял. Ни туда, ни назад. Еще и рюкзак забыл снять, так что застрял вместе с рюкзаком.

– Давай его туда подтолкнем, – предложил Леша.

– Нет, давай на эту сторону, – сказала Вера. – Сейчас ключи принесут, откроют.

Ваня покорно стоял между прутьями.

– Ничего, постоит и похудеет, как Винни-Пух, – сказал Сева. Все засмеялись.

– Сева, я тебя сейчас на забор за штаны повешу, – рявкнул Леша.

Кое-как Ваню выпихнули. Он сдерживал слезы.

На набережной, когда возвращались с тренировки, я решила взвеситься и измерить рост. Там стоял такой столбик и весы двадцатилетней давности. Правда, сейчас еще и давление можно измерить, чего раньше не было.

Стопталась на два сантиметра и сбросила четыре килограмма. Не знала, радоваться или расстраиваться.

– Ваня, иди тоже взвесься, – крикнула Вера. Ей нужно было для отчетности. Его мама просила «похудеть» ребенка, Вера хотела выполнить пожелание. Ваня сбросил три килограмма.

– Нормально, – сказала Вера, – еще неделя впереди.

Ваня стоял на весах и плакал. От горя или от голода?

– Ничё, приедешь в Москву, наберешь, – подбодрил его Леша.

Я вернулась в детство. Пончики, весы, туалет… А еще – вырезанный ножницами из бумаги профиль. Мы привели детей на экскурсию. Пока они бегали, я присела на бордюр. Палатки с сувенирами – бусики, ракушки, мыльные пузыри. Около одного лотка сидела женщина и говорила красивым, глубоким голосом. Не зазывала, а просто говорила: – Игрушки нашего детства, игрушки нашего детства…

Женщине было под шестьдесят. Но игрушки были моего детства. Свистульки-соловьи. Она брала соловья и выводила трели. Я вскочила и побежала к ней. Да, тот самый соловей – наливаешь воду и дуешь. Соловей булькает, как будто поет песню. Я купила для Васи. Женщина налила мне воды в соловья, проверила, чтобы не текло. Я дунула. Свистит. Вася вылил воду и свистел без воды.

– Вася, надо с водичкой, – говорила я.

– Нет, – отвечал сын.