Не вычеркивай меня из списка…

Вот кому уединённость не нужна совершенно – это наша мама! Наоборот, ей, как проповеднику, нужны площади, трибуны, публика, ученики и последователи. Беготню санитаров, рокот голосов, выкрики больных, ивритоязычное бормотание телевизора и какую-нибудь «Кумпарситу» в вечернем исполнении Зины она воспринимает исключительно как саму собой разумеющуюся суету вокруг собственной персоны.

На днях уверяла меня, что это благодаря ей «тут так прилично кормят пенсионеров»:

– Понимаешь, у них собрались какие-то деньги, и они растерялись, не знали, на что тратить. Я собрала заседание и подала идею: кормить неимущих. И все с восторгом присоединились, все голосовали «за!». Они теперь так благодарны!

Я внимаю, киваю, вскидываю брови с видом преданной ученицы. Всячески изображаю ту самую публику, разве что не аплодирую. Сейчас уже кажется невероятным, что в первые дни ей тут случалось всплакнуть. Сейчас это какой-то неостановимый полёт валькирии.

Она удивительна в своём постоянном желании: скооперироваться, проталкивать какую-то идею, влиять на кого-то, убеждать кого-то, за всех отвечать, доброжелательно и справедливо управлять всем кагалом, генерировать какие-то, как теперь говорят, «проекты». Всё это дым, но разве мы сами – не дым, разве все наши дела с точки зрения высшего разума – не дым? Удивляюсь только одному: как мне удалось в самом раннем детстве выскользнуть из этих железных тисков? Неужели моё молчаливое воображение оказалось сильнее, чем её доброжелательное коллективистское многотонное давление?»

* * *

«…Есть у нас ещё одна пара, сплетённая тут, в отделении. Но пара эта… над ней витает, я бы сказала, инфернальный ветерок. Она, Паулина, – дородная, чернобровая, краснощёкая крестьянка родом из Аргентины, Богдэн – сильно скукоженное, припадающее на левую ногу подобие сэра Рочестера – из Румынии. На просторах застарелой деменции оба растеряли выученный иврит и потому страстно объясняются каждый на своём языке: она – по-испански, он – по-румынски. Судя по всему, отлично друг друга понимают.

На занятиях по творческому самовыражению (занятия ведёт Валя, выпускница Воронежского художественного училища) эти двое, сидя рядышком, из пластилина, бумаги и прочих подручных материалов изготавливают некий арт-объект, всегда общий, всегда один на двоих.

Однажды я стала свидетелем сцены, леденящей кровь. В тот раз все лепили петушка. Богдэн слепил нечто вроде комковатого петушиного тела, а Паулина, скатав мягкую колбаску из красного пластилина, водрузила условный гребень на условную петушиную голову.

Шира, полная добродушная старуха, сидевшая напротив, слепила не петушка, а козлика, причём убедительного такого, с рожками, с выразительной трогательной мордой. У неё оказался явный талант! Вдруг она поднялась и, обогнув стол, прошлёпала к Богдэну и вручила ему своё детище. После чего, довольная, вернулась на место. И тогда… О, надо было видеть лицо Паулины! Кармен со своей «Хабанерой» – просто воспитательница детсада по сравнению с теми демонами, что мигом слетелись на макушку нашей аргентинской фурии! Первым делом она с брезгливой гримасой смяла козлика и швырнула в мусорную корзину. Затем, неторопливо совершив вокруг стола тот же маршрут, склонилась над соперницей, будто собиралась поведать той на ухо нечто интимное, и, обеими руками вцепившись ей в волосы, одним мощным движением выдрала их!

Мученический вопль сотряс всё здание. Валя, творческий наставник этих талантов, буквально окаменела на месте. Стояла, выпучив глаза, хватала ртом воздух… Прискакали и заверещали санитары и медсёстры. Вопящую Ширу со струйками крови на лбу усадили в кресло и бегом покатили в медкабинет – обрабатывать проплешины.

«Ты видел?! Видел?! – кричала Илона Ури. – Она просто сняла с неё скальп!!!»

…Аргентинка же, эта ведьма с Лысой горы, не торопясь вернулась на своё место, положила голову на плечо возлюбленному, и они продолжили ворковать – каждый на своём языке…»

* * *

Галя, мамина соседка по комнате, существо абсолютно бессмысленное. Во всяком случае, так мне кажется. Ей 99 лет, её кормят с ложечки, и в течение дня она меняет дислокацию с инвалидного кресла в кровать и обратно. Она была бы совсем безобидной и незамечаемой, если бы время от времени на неё не нападал стих дворцового герольда; и тогда в течение продолжительного времени она издаёт монотонный и на редкость саднящий вопль: «Мама! Ма-ма-а-а! Ма-а-а-ма!» Когда она входит в клинч, ни разговаривать с кем-то, ни находиться поблизости невозможно. И кто-нибудь непременно гаркнет в сердцах: «Галя, хватит!», «Галя, заткнись уже!». Досадное такое существо, висящее над пропастью небытия на тонком пронзительном вопле…

И вот на днях совершенно беспамятная Галя вдруг произнесла при мне целую осмысленную фразу: «Хлеб у них тут кончился»… Я оторопела, как если б заговорил стол или стул, вскочила и приволокла ей с обеденной тележки половину булки, которую она схомячила, запивая сладким чаем.