Не вычеркивай меня из списка…

«…Не писала, потому как, понятное дело, в первые дни перемещения мамы в новое непривычное место околачивалась там с утра до вечера. Первые два дня были ужасными, как и ожидалось: она ничего не понимала, была возбуждена и ничего не слышала, требовала какой-то «отчётности за текущий период», жаловалась мне, что её старшая дочь Дина пребывает в «абсолютной нищете» и поэтому она, как мать и классный руководитель 9-го «А» класса, даже выйдя на пенсию, вынуждена работать вот тут, с отстающими учениками. При этом властно поводила рукой и не умолкала ни на минуту…

Когда в первый день я вырвалась на час домой – принять душ и просто закрыть глаза и услышать тишину, – раздался телефонный звонок. Это была бывшая наша соседка, у которой отец в том же отделении, что и мама. Страшно была смущена и едва ли не лепетала: «Мы тут сидим, и ваша мама… она плачет! Говорит, полгода вас не видела»…

Я подхватилась и ринулась обратно, с бухающим в горле сердцем.

Примчалась: мамуля сидит, пьёт какао с булочкой и вещает своим соседкам по столу этим своим, ты знаешь, голосом: артистическое великолепие… Он разносится по всей столовой, перекрывая звяканье ножей и вилок, гомон обслуги, песню в динамике. Я остановилась за колонной, наблюдая…

– Создание Государства Израиль – это во многом моя заслуга, – доносился её учительский голос. – Именно я провозгласила Иерусалим столицей еврейского народа!

Илона (это старшая медсестра отделения, очаровательная пышка, мать шестерых детей) всё время пытается успокоить – меня. Вчера даже накапала в картонный стаканчик какую-то гадость резкого вкуса и запаха. «Идите домой, – убеждает она. – Вспомните, как в первый день оставляли ребёнка в садике. Помните?» Ещё бы не помнить. Когда я впервые оставила в саду трёхлетнюю Еву, она вцепилась в подол моей куртки и волоклась следом за мной до порога, вопя и извиваясь.

Кто изменил ситуацию самым кардинальным образом? Всё тот же бородач Ури. Каким-то гениальным чутьём он нашёл правильный подход к маминому случаю. Ты же знаешь, здесь любой человек, будь он президент фирмы, генерал или посудомойка, именуется просто именем. Никто не заморачивается социальным статусом или возрастным «уважением». В мамином отделении все эти господа тоже: Мошики-Ицики-Миреле и прочие Рохеле-Брохеле…

Но как, как этот Ури понял, что маме прежде всего нужно вернуть её учительское имя, её утерянное в эмиграции отчество? Не знаю. Просто, явившись на дежурство на второй день её обитания в новом месте, он подошёл к маме и сказал: «Доброе утро, Рита Александровна. Давайте-ка померяем вам давление…». И мама расцвела. Причём мгновенно и навсегда. Она обрела своё надёжное место в той зыбкой вселенной, где её мотало, как отвязавшийся ялик, по таким бурным волнам, что небо сливалось с морем, где ей, заслуженному учителю Узбекской ССР, любой пацан-разносчик в соседней лавке мог крикнуть: «Эй, Рыта! Забыла помидоры на кассе!»

Она схватилась за брошенное ей отчество, как утопающий – за спасательный круг, и очнулась преподавателем истории в школе рабочей молодёжи при Ташкентской Октябрьской железной дороге. Вековая слава Транссибирской магистрали взошла над её крашеной беспамятной головой. Через полчаса она подозвала Ури и тоном, не терпящим препирательств, велела:

– Молодой человек, возьмите листок, ручку и напишите все ваши данные.

– Зачем вам это, Рита Александровна?

– Иначе я не смогу давать вам поручения, – отозвалась она. – А я жду от вас серьёзной помощи. Нужно составить списки голосующих, вы же знаете, я пропагандист на выборах.

Кстати, сегодня-завтра соберётся здешний медицинский синклит, чтобы осмотреть её и решить, что менять, а что оставить из прежних назначений. Ури считает, что все эти годы моя жалобная просьба «как-то успокоить» маму имела под собой самые существенные основания. «Просто я бы назвал это не успокоить, а изменить тональность течения её болезни, – сказал он. – Препаратов ведь существует множество, ей подберут подходящий. Но вы правы: вашей маме надо вернуть её характер, к которому вы привыкли с детства. Врачи видят её уже такой, какой она стала…» Тот же Ури считает, что это НЕ Альцгеймер. Кажется, в мозгу у неё, при тотальной ослабленности или даже оборванности логических связей, туго натянуты необъяснимые и невидимые страховочные нити.

«Возможно, я ошибаюсь, – говорит Ури, – всё решат специалисты, но мне кажется, это один из видов деменции. Есть диагноз такой: «Pleasantly dimented», когда заболевший человек как бы принимает новые для его сознания обстоятельства, в остальном оставаясь привычной для близких людей личностью.

Тебе не кажется, что это название отлично вписывается в мамин образ: «Друзья! Уж если суждена нам деменция, пусть она будет прекрасной! Так давайте же насладимся ею в полной мере!»

* * *