Не вычеркивай меня из списка…

– Мама, – говорю, – сегодня открытие папиной выставки, очень представительной, даже монументальной. Я волнуюсь, как всё пройдёт. Мы заедем за тобой ровно в шесть, а ты, уж пожалуйста, будь готова, сиди тихонько и жди, как примерная девочка. Таня тебя причешет, украсит, поможет одеться; выбери из шмоток самые нарядные и респектабельные. Ты уж не подведи: на таких выставках все взгляды направлены на почтенную вдову.

У меня были основания просить об этом, так как из каждой гастрольной поездки я привожу ей в подарок какую-нибудь обнову или украшение. У неё чёртова пропасть этих брошек и бус.

Приезжаем в шесть. Она одета: в штаны от старой папиной пижамы, которую уже год не даёт выкинуть, и в его ночную майку. Значит, дождалась, когда за Таней захлопнется дверь, и назло ей поснимала с себя всю приличную экипировку.

Когда я начинаю метаться, срывая в шкафу вешалки с одеждой и переодевая её, трясясь, как в пляске святого Витта, она обеими руками рвёт волосы на голове и вопит голосом торговки с одесского Привоза:

– Хо-о-осссподи-шо-ты-от-меня-хочешь!!!

(Помнишь, коллеги и повзрослевшие ученики всегда отмечали её прекрасный русский язык? И только мы знали, из какой местечковой чащобы она выпрастывалась, вытравливая из себя говорок суржика. Как, возвращаясь домой после многочасового рабочего дня, отпускала себя на волю, позволяя плыть в родной стихии перевёрнутого идиша: «Этот котяра Васька чует меня за километр. Я иду, а он сидеть на жёрдочке».)

Когда она опять приодета, причепурена и даже губы тронуты моей помадой, а на голове – малиновый берет, как у пушкинской Татьяны; когда уже все готовы торжественно выдвинуться на открытие мемориальной выставки И. Д. Рубина, мать вдруг с порога возвращается в кухню, достаёт из ящика целлофановый мешочек и сосредоточенно бормочет:

– Я там со столов соберу для кошек еды…

Тут уже я начинаю вопить: «Я убью тебя!!!» – так что Борису и Еве приходится вмешаться, разводить нас и успокаивать меня…»

* * *

Надо терпеть, надо терпеть, говорила я себе каждое утро, просыпаясь с саднящим чувством тоски и тревоги: где-то там у меня забыт ребёнок на вокзале, за ребёнком присматривают, но не ежеминутно, не ночью: хостел – это не пансионат для дементных стариков, вежливо объясняют мне в кабинете администрации, не клиника для тех, у кого поехала крыша. В хостеле живут нормальные вменяемые люди, здесь свои, вполне писаные законы: никаких животных и, к вашему сведению, никаких посторонних по ночам. Даже дочь – посторонняя? В нашем случае – даже дочь. И не можете же вы целыми сутками здесь околачиваться. А если ваша мама уже не в состоянии провести спокойную ночь, если блуждает по коридорам и звонит в каждую дверь, то, знаете ли… Видимо, закончился данный возрастной этап и наступил следующий, со всеми сопутствующими обстоятельствами. Ей ведь сколько, нашей дорогой Рите Александровне, – восемьдесят девять? Так пора, пора…

Сдалась я после троекратного чуда: дважды в последний момент врывалась к маме, когда, открыв газ, она забывала поднести спичку к конфорке; и ещё однажды, когда она поставила на самый сильный огонь электрический чайник. Тот загорелся, и пластиковая вонь долго стояла в общем коридоре, не сдаваясь никаким проветриваниям.

В панике я возобновила поездки к геронтологам. Вот, посоветовали кого-то в Ашкелоне: творит чудеса. Побывали… «Пропишите мне низкокалорийную диету, доктор…» Нет, вы поезжайте к Ирине Ефимовне в Реховот – вот это потрясающе умный и тонкий врач.

Именно с Ириной Ефимовной, умным и тонким врачом, состоялся тот судьбоносный разговор, который сломил мою глухую оборону. Именно Ирину Ефимовну не смутили ни чёткая артикуляция, ни артистизм, ни хохма с «фигурой» через «фе».

– У вас, доктор, очень выразительное лицо, – игривым тоном сказала мать, присев к столу. – Мой муж – известный художник, он нарисует ваш портрет пастелью.

– Спасибо, это очень мило, – улыбнувшись маме, ответила та и обернулась ко мне, молча сидящей в углу кабинета: – Когда ваш отец умер?

– Два года назад…

– И чего вы ждёте? Какой-нибудь катастрофы?

Я торопливо объяснила, что мама живёт в хостеле, среди многолетних подруг, невозможно сорвать её с обжитого привычного места… И если бы не требование администрации… понимаете, мама очень активна… и по ночам тоже, несмотря на снотворное… Вот если бы вы могли прописать…

– Пропишите мне низкокалорийную диету, доктор, – вставила тут мама кокетливо. – А то скоро моя фигура писаться будет уже не через «фи», а через «фе».

Благосклонно улыбаясь маме, Ирина Ефимовна проговорила мне довольно холодно (интересно, как эффективно работало у неё сочетание приветливой мимики с властной жёсткостью в голосе):

– Кажется, в приёмной сидит ваш муж? Проводите к нему маму, а сами вернитесь, пожалуйста, ко мне.

И когда я села напротив неё, положив, как школьница, руки на колени, она проговорила:

– Вы что? Вы для чего приехали? Диагноз поставлен вашей маме давно, несколько лет назад. С чем вы сражаетесь?