Не вычеркивай меня из списка…

Парадоксальным образом очень долго врачи не могли подобрать матери лекарство. Я возила её от невропатолога к геронтологу, от психиатра к психологу. Кажется, мы перебрали чёртову дюжину этих специалистов. И всякий раз, обсуждая с очередным светилом мамину болезнь, я с удивлением отмечала некоторую растерянность, неуверенность в постановке диагноза. Я-то понимала, что сбивает их с толку: её профессионально поставленная речь педагога, выразительные интонации, юмор и артистизм – всё это огорошивало бывалых специалистов, к которым дети привозили бессмысленно бормочущих дементных старичков.

Мать, входя в кабинет, по-прежнему «зажигала и выступала». Это был синдром артиста, выползающего из-за кулис на сцену с температурой под сорок, с ишиасом и переломом ребра, подлинного артиста, который при виде полного зала стряхивает с себя болезнь и с блеском играет д’Артаньяна в фехтовальной сцене.

– Пропишите мне низкокалорийную диету, доктор, – говорила она, входя в кабинет и присаживаясь к столу врача, – а то скоро моя фигура будет уже писаться не через «фи», а через «фе»!

И врач хохотал, с удовольствием вступая с мамой в беседу, где она блистала своими репризами и шутками, которыми безотказно покоряла собеседников последние лет восемьдесят.

Объяснять при ней врачу, что она не помнит, жив её муж или умер, было бесполезно. Я только изумлялась, наблюдая, как она собирается, концентрируя последние силы своей проигравшей армии, как снова и снова гонит в атаку горстки ещё живых бойцов, с какой готовностью вздымает флаг, трубит всеобщий сбор и чуть ли не «ура!» кричит после каждого посещения врача, после каждой своей последней маленькой, но всё же победы. Ей прописывали что-то, что неизменно «не шло», от чего «тошнило» и что «пусть жрут мои враги».

– Не могли бы вы дать ей что-нибудь… успокаивающее? – просила я.

– Зачем? – удивлялся врач. – Зачем её гасить, она прекрасно владеет ситуацией, шутит, великолепно общается. А память… ну, знаете, у вполне адекватных людей в её возрасте память вообще становится ни к чёрту… Я сам, спросите-ка меня имя какого-то режиссёра или исторического деятеля, могу растеряться и долго припоминать.

На обратном пути в машине она, изрядно уставшая от представления, говорит мне:

– Яша звонил. Никак не может решиться оставить свою ташкентскую развалюху, подхватить Свету с ребёнком и махнуть сюда. Как тебе это нравится?

Я молчу… Что можно сказать этой артистке, этой танцорке на канате памяти? Что брат её Яша, а также жена его Света уже лет восемь как покинули этот мир, а их «ребёнку», моему двоюродному брату, лет уже, кажется, под пятьдесят, из которых десять он живёт в Хайфе?

* * *

«…Сегодня утром (это пятница, и значит, выходной у Тани, и значит, моё дежурство с утра до ночи) мать безуспешно ищет коробочку с лекарством. Я присоединяюсь к поискам, понимая, что заветная коробочка с пронумерованными отделениями, которые Таня с вечера наполняет нужными таблетками на весь день, может обнаружиться где угодно, от мусорного ведра до бачка унитаза.

Поискав тут и там, мать говорит этим своим новым, убедительно властным тоном завуча средней школы:

– Если не найду, позвоню ей, и она как миленькая приедет.

– Мама, у человека выходной! Она не обязана приезжать. Ищи лучше.

– Обыскала всё. Просто она не оставила лекарства.

– Такого быть не может, – отрезаю я. – Ещё не было случая, чтобы Таня не оставила лекарства. Ищи!

Тем же голосом долбаного завуча, с нотками мстительного торжества:

– Значит, сегодня именно такой случай! А, вот, нашла: полная коробочка. И глянь, куда она её засунула, бестолочь: в ОБУВНУЮ ТУМБУ!

Немедленно после этой сцены говорит мне:

– Я – святая! Ты не представляешь, какой Таня тяжёлый человек!

– В чём?! – вскидываюсь я. – В чём она тяжёлая?

(Ой, плохо: я пришла минут сорок назад, а уже готова орать и пинать ногой диван. А впереди длиннющий день с купанием, кормлением и прочими увеселениями клиентки.)

– Нет: скажи немедленно: в чём она такая для тебя «тяжёлая»?! Ну, говори!!!

Мать морщится и угрюмо молчит. Наконец произносит:

– Всё время командует…

Ещё бы: конечно, командует. Пустить этот корабль на волю волн – значит отправить его прямиком на прибрежные скалы.

…День открытия мемориальной выставки отца. Мы долго возились с этим, готовились именно к годовщине его ухода, отбирали работы на экспозицию, оформили их, сделали красивый каталог, заказали недурной фуршет в кейтеринге, пригласили множество народу.

Утром, ровно в 8, звоню, даю подробные указания Тане – как мамочку подготовить, умастить миррой и ладаном, нарядить-причесать… Проблема только в одном: Таня уходит в пять, у неё очередь к врачу, и на целый час мать должна остаться без присмотра. Так что для пущего эффекта подзываю к телефону её саму.