Не вышел из боя

Песня Максиму Григорьевичу показалась хорошей, и странно напоминала она песни Сашки Кулешова – артиста и вчерашнего собутыльника. Опять засосало под ложечкой от досады за давешнее хвастовство, и, отгоняя ее, досаду, Максим Григорьевич спросил для приличия, что ли, у Толика – дружка Колькиного, который во все продолжение разговора только лыбился и подливал:

– А ты чем занимаешься?

– Я-то? Я – пассажир.

– А-а… – протянул Максим Григорьевич, хотя и не понял. – Кто, кто, говоришь?

– Пассажир! По поездам да такси. Работа такая – пассажир.

Максим Григорьевич недоверчиво так взглянул на него, но, решив не показать виду, что он такой профессии не знает, больше спрашивать не стал. Ну их к дьяволу, – народ коварный да подковыристый, – нарвешься опять на розыгрыш какой-нибудь и посмешищем сделаешься.

– Ну, а ты-то, ты-то, Николай, что делать будешь?

Снова переглянулись дружки, и Николай ответил:

– Пойду в такси, должно быть, шофером. Поработаю на план и на себя малехо.

Разговор шел вот уже час почти, а Николай про Тамару не спрашивал, ждал, должно быть, что Максим Григорьевич сам расскажет. А тот не торопился и тянул резину, может, нарочно, чтобы помучить.

А уж как хотелось Николаю расспросить да разузнать про Тамару, бывшую свою подругу, у которой был первым и которой сам же разрешил не ждать. Он тогда и не думал вовсе, что будет думать о ней и грустить и печалиться. Там, под Карагандой, где добывал он с бригадой уголь для страны, ночью, лежа в бараке, вымученный и выжатый дневной работой, отругавшись с товарищами или поговорив просто, должен бы был он засыпать мертво. Но сон не шел. Он и считал чуть не до тысячи, и думал о чем-нибудь приятном, всплывали в памяти его и двор, и детство его, голубятника Кольки Коллеги, и Ленька Сопеля, у которого брат на «Калибре», и позднейшее – многочисленные его веселые и опасные похождения, – и, конечно, женщины. Их было много в Колькиной бесшабашной жизни. Совсем еще пацана, брали его старшие ребята с собой к гулящим женщинам. Были девицы всегда выпившие и покладистые. По нескольку человек в очередь пропускали они ребят, у которых это называлось – ставить на хор. Происходило это все в тире на Петровке, где днем проводили стрельбы милиционеры и досаафовцы, стреляли из положения лежа. Так что были положены на пол спортивные маты, и на них-то и ложились девицы и принимали однодневных своих ухажеров пачками, в очередь, молодых пьяноватых ребят, дрожавших от возбуждения и соглядатайства.

– Да ты же пацан совсем, – говорила одна Кольке, который пришел туда в первый раз.

– Молчи, шалава! – сказал тогда Колька как можно грубее и похожее на старших своих товарищей, прогоняя грубостью свой мальчишеский страх. Девица поцеловала его взасос, обняла, а потом сказала: «Ну вот и все! Ты – молодец. Хороший будешь мужик, – и отрезала очередному: – Следующего не будет. Хватит с вас», – встала и ушла. Запомнил ее Колька – первую свою женщину, и даже потом расспрашивал о ней у ребят, а они только смеялись, да и не знали они – откуда она и кто такая. Помнил ее Колька благодарно, потому что не был он тогда молодцом, а так… ни черта не понял от волнения и нервности, да еще дружки посмеивались и учили в темноте – не так надо, Коля, давай покажем, как. А другая девица, на мате рядом, которая уже отдыхала и отхлебывала из горлышка водку, рассказывала с подробностями, как подруге ее, то есть Колькиной сейчас-ной любовнице, год назад ломали целку. Был эго некто Виталий Бобешко, знаменитый бабник и профессорский сын. Все это Колька слышал и никак не мог сосредоточиться и понять – хорошо ему или нет.

Потом были и другие разы, были и другие, совсем еще девчонки. Их заволакивали в тир насильно, они отдавались из-за боязни и потом плакали, и Кольке их было жалко.

Когда стал он постарше, появились у него женщины и на несколько дней и дольше, был у него даже роман с администраторшей кинотеатра, где он работал. Администраторша была старше его лет на десять – крашеная, яркая такая блондинка. Николаю она казалась верхом совершенства и красоты, и когда она оставила его, презрев ради какого-то циркача – гонщика по вертикальной стене, он чуть было с собой не кончил, Колька. А он мог. Но не стал. А напротив даже, подошел как-то к окончанию аттракциона с явным намерением покалечить циркача, а потом заглянул в павильон сверху, откуда все видно – π так был потрясен и ошарашен, что не дождался гонщика, а просто ушел.