Не взывай к справедливости Господа

И-ех! «Глаза наши – ямы, руцы наши – грабли. Что глаза увидят, то руцы загребают…» Видите ли – не нравиться одежда от масспошива: костюм из шивьёта, ботинки фабрики «Скороход» байкой внутрь, пусть не модные, но из натуральной кожи и подошва спиртовая, зимой – шапка-ушанка из крашеного кролика, демисезонное пальто из драпа – век носить можно!

Чего ж ещё надо? Мебель под одну гребёнку – это, чтобы не завидовали друг другу. Квартиры – сплошь малогабаритки совмещённые, чтобы локоть товарища чувствовать – коллективизм. Дома-пятиэтажки – это вам не хата с краю. Все друг друга знают. На одной лестничной площадке рядом квартиры: и директора завода беременного задачами очередного пленума КПСС, и слесаря-сантехника, нагруженного инструментом и лишними деталями – разводные ключи, зубила и шаберы, – жену, что ль шабрить?..

Советская власть делала всё, чтобы не было богатых. Теперь же – всё наоборот! Грабьте государство, кто поближе к народной собственности! Глотайте, сколько проглотите – клич дурака-президента!

Правда, призыв к обогащению был объявлен таким образом, что народ его и не услышал, или им не дали услышать.

Но более расторопные, бессовестные и жадные схватили – как раз!

Стали лихорадочно отстраиваться, переводя деньги и недвижимость на тёщу или убогую соседку.

Стала модной дворцовая архитектура. В клозетах плазменные телевизоры, японская сантехника с анализаторами отходов. Кругом финская мебель, немецкие светильники, любовь по-французски. Только навоз для удобрения английских газонов русский.

Обогащайтесь!

Назаров всей своей сущностью принадлежал к тем многочисленным представителям государства, которые, брошенный отставными коммунистами клич: «Сарынь, на кичку!», сразу не поняли. Разве так можно – не своё брать? Растерялись. А, когда сообразили, то над ними стали смеяться. Всякие азартные игры для них организовывать – «МММ» и «Селенги» устраивать, ложью обольщать, египетские пирамиды воздвигать.

Бывший авангард страны, стал самой презираемой частью общества.

По наущению заокеанских советчиков министры предавали своё государство, разоряли его в открытую. Заводы остановились, специалистов – хоть пруд пруди! Легализовались барыги, в гору попёрли – цвет нации! Хотя какая у них национальная принадлежность! Отребье мировое!

Кирилл жил в однокомнатной, но объёмистой квартире, полученной ещё в эпоху развитого социализма, пользуясь личным знакомством с председателем жилкомхоза, с которым они в своё время вместе учились в институте. Ну и, разумеется, вместе пили прогорклый вермут, когда позволяли возможности.

Квартира ему стоила всего-навсего хорошей попойки в ресторане, что вообще не считается за взятку.

Назаров ещё в ранней молодости, кочуя по рабочим общежитиям и дешёвым гостиницам, привык непритязательно смотреть на предметы, которые в нормальных условиях составляли домашний уют и были крайне необходимы в семейной жизни, но холостяку от них одно лишь неудобство.

Наверное, поэтому его квартира всего в одну комнату казалась такой пустынной и огромной.

Из всей мебели настоящее уважение вызывал только диван красного дерева, сработанный ещё «рабами Рима». Ну, если не Рима, то русским мастеровым позапрошлого века, хитроумным столяром-краснодеревщиком, законопатившим свой талант в мореный дуб.

Как ни крути, а тот мастер, пожив на белом свете и выпив не одно ведро водки, ушёл и увёл свой талант, и земной шар ему теперь стал несокрушимым мавзолеем, из которого его уже никто и никогда не вынесет. Добрая память ему!

Диван – это лежбище с высокой, украшенной резным виноградом, спинкой. В спинке светлым озерцом поблескивало овальное зеркальце. Резные львы на подлокотниках в сладкой зевоте ощеряли крупные зубы. Пухлая кожаная обивка была настолько прочна, что на ней, кажется, можно было, не только «заниматься любовью», но и пилить дрова.

Кроме всего прочего у дивана было ещё одно существенное преимущество – он во всех ситуациях невозмутимо молчал.

Этот музейный экспонат Назаров случайно приобрёл за бесценок в комиссионном магазине, куда попал деревянный динозавр, уступив место заморской тахте, кругом опоролоненной и вялой.

Это всё равно, как сменять русскую бабу на ихнюю мамзель.

Кроме этого дредноута, в комнате стояла маленькая тумбочка с дорожным портативным телевизором на ней, в углу журнальный столик с кипой газет и два небольших овальных креслица. На полу стопками лежали груды книг умных и разных, которых теперь уже не читают, да и вряд ли когда будут читать замороченные пастухи золотых тельцов и их подпаски.

Было видно, что и хозяин сегодня редко пользовался их мудростью. Она, эта мудрость, с возрастом разъедает душу, увеличивая печаль. В самой мудрой книге человечества об этом всё сказано Экклезиастом.

Когда-то книги для Назарова были предметом гордости и самоуважения, как верные товарищи, чьё плечо всегда рядом. А теперь он предал их, тоже замороченный великими экспериментами авантюрных экспериментаторов.

Скудная обстановка, куда привёл Кирилл Галину, вызвала в ней оторопь и раздражение.

– Это всё, что ты мне можешь предложить?