Не взывай к справедливости Господа

Хорошо сидеть! И они с Михаилом теперь сидели, словно два брата вернувшихся после разлуки в родной дом. Как водиться, хлопали друг друга по плечам, рассказывали анекдоты в тему, проклинали Ельцина за развал Союза, жаловались на власть, кунали зелёные косицы лука в крупную желтоватую соль, подцепляли шкварки со сковороды и вроде никогда не жили порознь. Вроде всю жизнь жили рядом и вместе работали в поле: Михаил на самосвале, а Кирилл по своей выучке, учётчиком:

– Кирюха, пошли, добавим!

Пошли к Михаилу в дом.

Он всё похвалялся самогонкой, выгнанной из медовухи:

– Пчёлы у меня злые, как волки. Я из них самогонку делаю! Во! Лошади, а не пчёлы!

– Из пчёл что ли самогонка?

Михаил шутя поднёс кулак:

– Я те дам – от пчёл! У меня мёду, как воды…

…Кирилл проснулся сразу, словно выпал из родовой утробы. Из омута вынырнул. Отдышался немного. Огляделся – на диване лежит. Непривычно мягкая постель вызывала во всём теле леность и охоту, как в детстве, понежиться. Из открытого окна потягивало утренней прохладой. Хорошо! Всё, чем он жил до этого, осталось за спиной, в другом времени и в другом мире.

Каким образом он оказался здесь, Кирилл не помнил.

Действительно, пчёлы у Михаила – лошади! Кентавры!

Теперь возлежит вот на пухлом диване с высокой резной спинкой. Кирилл нежно погладил вишнёвого цвета полированное дерево. Такие диваны делали старые умельцы-краснодеревщики, унёсшие с собой своё ручное ремесло.

Всё проходит. Уйдёт и он, Кирилл Семёнович Назаров, а что оставит, – растраченное после себя время, да страну, в которой ему довелось прожить свою молодость?

Он про себя, как молитву читал и читал написанные ещё в счастливые времена стихи:

«Чем путь длинней, тем горы круче, а ноша сердца тяжелей…
Лёг на плечо счастливый лучик из долгой памяти моей.
В его прозрачном, чистом свете в песок рассыпалась гора,
где тихий мальчик на рассвете беспечно ладит два крыла.
Какие жизнь откроет дали? И кто там кличет у ворот?
Да только мальчик тот едва ли рассудка голос разберёт.
Узлы, какие перерубит его горячая судьба?
Чьи запекутся болью губы у холодеющего лба?!»

Какими путями и перепутьями, по каким камням и колдобинам ходил этот тихий мальчик в надежде поймать свою птицу удачи. А птица оказалась дерзкой и злой, не давалась в руки и больно клевалась…

Время и страна рухнули. И – всё! Звездец! Как говаривает в таких случаях сосед Михаил.

Глава пятая

1

Жизнь в деревне наладилась. Кирилл вставал рано, брал удочку и шёл на Дон, хотя рыбак, надо сказать, он был никакой, да и снасти давно прикупленные к случаю для вольной полноводной реки не годились.

Местные промышляли либо сетью, либо всякими хитросплетениями из неё, а на удочку ловили с лодок, выгребая на середину Дона, туда, где пузырями покачивались на воде мягкие пластиковые бутылки.

Такая ловля на «кусты» судака, щуки, а, если повезёт, то и стерлядки совсем безопасна. Рыбнадзор за удочку не наказывает, хотя таким способом можно выловить рыбы больше, чем за сутки потаённой сетью.

Метод ловли на «кусты», конечно, гениальный, но подлый: аккуратно, несколькими рыбаками подрывается под самый корень большой куст ивняка, топиться на середине реки или на разведанных ямах, привязанный к бороне или к другой какой железяке-якорю. Две-три бутылки над кустом показывают точное его расположение под водой – и всё, садок готов!

Возле куста рыбу прикармливают разной-разностью: пареной пшеницей, горохом мочёным в молоке, ручейником, дождевыми червями. Приманка в этом случае закатывается в глиняные кругляши, чтобы не относило течением от места ловли.

Вода постепенно размывает глиняную скорлупу, и рыбий стол – вот он! Глотай, не зевая!

В прогретой донской воде ветви и корневище куста постепенно обрастают личинками и всякой водной живностью, что является дополнительным соблазном для обитателей всякого ранга. Рыба здесь, что называется, толчётся, вот и закидывай удочку, лови вокруг и около, а пузыри бутылок предупреждают, где находиться куст, чтобы не потерять крючки в его рогатках.

Дон возле села полюбовно разбит на делянки, а пришлому человеку там делать нечего, побьют. Понимая это, Назаров промышлял больше у бережка, на отмели, где хорошо брали пескари и бирючки.

Бирючки – местное название странной породы рыб – пятнистой, как форель, колючей и сопливой, как ёрш.

Десяток-другой рыбёшек пойманных с утра хватало на хорошую уху. А она из бирючка была отменная.

Тётя Поля говорила, что рыба эта – эндемик, и нигде больше в Дону не водится.