Не взывай к справедливости Господа

Когда вскрывали «заначку», понятые из воспитателей только качали головами и восхищённо цокали языком: вот, мол, как брать надо! А попался дурак на мелочах… У жены деньги бы целее были. Жене бы отдал, никакими клещами тогда бы милиция из неё не вытащила эти тысячи. Отсидел бы своё и жил, как у гулюшки!

Так думали понятые.

А в следственной голове кружились иные мысли, в результате которых Колобка повязали, и он получил свой законный срок.

А вот Колька, хоть и ходил героем, но в душе осталась гноиться рана от первого предательства.

С той самой поры Николай Яблочкин по теперешней кличке «Яблон» и стал презирать весь женский пол без разбора.

«Все они лярвы!» – обычно говорил он.

7

Загулял, закружился отчего-то Федула.

Раньше здоровый был, навроде колхозного быка, а здесь, как бледная немочь, кувалда из рук невзначай выпадет, загудит наковальня протяжно, горестно, как колокол на отпевании. И такая тоска в этом звуке, что кузнец по кличке Вакула, скинет рукавицы, громыхнёт матом на всё кузнечное отделение, обмахнёт себя крестом и к начальнику: «Убери, христом-богом прошу, от меня Федулу! А то я его, как-нибудь нечаянно в горн запихаю! От него смертью пахнет, хоть руки на себя накладывай! Убери, начальник!»

Начальнику – что? Ему план давай, выработку с опережением графика, а тут – мистика какая-то! Николай Васильевич Гоголь, да и только!

«Кого я тебе дам? – говорит начальник. – У меня каждый человек на своём месте. Хочешь, я тебя лучше остограммлю?»

У начальника участка всегда в шкафчике спирт стоял в трёхлитровой банке. Металл всегда дорог, а тогда был в цене неимоверной. За наличку – в тюрьму угодить можно, а спирт – это бартер, это навроде натурального обмена. За спирт не сажают! Нальёт ему начальник напёрсточек, Вакула маковое зёрнышко бросит в рот и снова к наковальне. «Иди, Вакула, иди! – скажет начальник. – Работай!»

В бригаде все удивляются, что случилось с молотобойцем? Недавно кувалда в руках играла, пела, а теперь вроде, как плачет, рыданиями исходит. Ну, дела!

Пьёт Федула день, пьёт два, неделю пьёт, не просыхает.

В кузнице теперь Кирилл Назаров за молотобойца. Парень крепкий, к труду прилежный выручай! Вот и поставил его начальник на договорных условиях к наковальне.

«Всё равно, – говорит, – тебе в армию идти, давай, подработай свои отступные для старослужащих, чтобы они тебя не донимали, там теперь «дедовщина», говорят. А я тебе здесь хорошо заплачу. Аккордным нарядом работу проведу. С деньгами, как с боевыми друзьями будешь, никто не обидит! Может тебя остограммить, а?» – И к шкафчику тянется.

Кирилл подумал, подумал: «Нет, – говорит, – лучше пиши наряд, а я маленько молотом помахаю, жирок сгоню, чтобы рука крепче оружие держала».

Теперь в кузнице, как в церкви, пасхальный благовест стоит. Вакула только покрякивает, постукивая молотком по наковальне, ладит высокую музыку, вроде дирижера.

– Вот так-так! – приговаривает. – Вот и куй, не кукуй, чтоб стоял покрепче х..!

Песня, а не работа!

От молота вся похмельная дурь из головы скворцом вылетает. Ночью сон, как у младенца. Упал на кровать – и «в дамках»!

На водку времени нет, да и тяга к ней, как гнилой канат, оборвалась. Теперь вроде как на бугорке стоишь, весенним ветерком овеваемый…

Но мысль о предательстве Дины всё равно, как ржавым гвоздём по стеклу, по сердцу царапает. Мочи нет побороть в себе ревность проклятую, щелочь, разъедающую нутро.

Хочет в работе забыться да не выходит.

– Слушай, – говорит Яблон, – я тебя везде ищу, а ты в кузнице ошиваешься! Федула совсем бешеным стал. Давеча прибежал в бригаду, запыхался весь. В руках молоток держит. Тебя почему-то спрашивал. Интересовался. Ты поосторожнее будь. Горячка белая, наверное… Он – лось здоровый, убьёт, смотри!

Кирилл дружеский совет мимо уха пропустил. Мало ли кто чего наговорит! Спокойно куёт железо до пластилиновой мягкости, а Вакула железу этому форму придаёт.

Оно, дело это, и спорится.

Утёрся рукавицей, отошёл на минутку водички попить, приходит, а возле наковальни капитан милиции стоит, его дожидается.

Спросил фамилию, имя, отчество, занёс в тетрадку – всё, как и полагается, а потом говорит строго: «Пройдёмте!»

А куда «пройдёмте» не сказал.

Кирилл спокоен. А чего ему волноваться, когда он за собой в последнее время никакой вины не чувствует. Заводскую сберкассу не подламывал, а кто тогда подломил – не знает, в драках не участвовал, по пьяному делу, кроме как в вытрезвителе, нигде не был.

Идёт рядом с милиционером, участковым своим, которого он и раньше-то не очень боялся, а теперь и подавно – не боится.

Полез в карман за куревом, сигареты со спичками достать, а капитан шарахнулся в сторону, и пистолет из кобуры выдёргивает:

– Стоять! – кричит.

Кирилл и встал, словно его сверху клином к асфальту пригвоздили. Стоит, не поймёт ничего.

– Клешни давай! – Капитан снова засунул пистолет в кобуру и достал наручники.

Р-раз! И всё готово!

Хотел спросить: «За что?», но подавился словом.