Не за что, а для чего

То, что я не плачу над своей судьбой, не погружаюсь полностью в осмысление диагноза и легкомысленно порхаю по этажу, наверное, воспринималось персоналом как большая странность, даже какой-то род психического отклонения. Одна дама, которую мы с Аришей почему-то прозвали Гердой, пригласила меня в свой кабинет для подписания согласия на операцию и прямым текстом поинтересовалась, отчего я не плачу. «Не хочется как-то». Что еще я могла ответить? «Ты и правда понимаешь, что именно с тобой будут делать завтра? Ты понимаешь, что тебе вырежут левую лобную долю, потому что у тебя там опухоль? Понимаешь, что, скорее всего, после операции будешь не говорить, а мычать, или даже перестанешь понимать человеческую речь?» Вы не поверите, но дама вскочила и продемонстрировала все, о чем рассказала, наглядно: она тянула звук «м-мы-м», подволакивала ногу, показывала полуприкрытый глаз – все вышеперечисленные возможные осложнения. После каждого приступа пантомимы Герда переспрашивала, почему я так спокойно реагирую – может, я слишком плохо знаю язык, чтобы осознать свою судьбу и заплакать наконец? Тогда, наверное, нужно сообщить еще вот про такой нюанс и образно передать, как именно я буду лежать, дергаться, ползти и так далее? Все еще нет нужной реакции? Продолжаем. Больше часа длилась эта прицельная пытка подробностями. Я шокированно смотрела мощное театрализованное представление, и хотелось то ли насыпать вокруг себя защитный круг из соли, то ли просто выбежать из кабинета. Слезы подступили к глазам только один раз: когда упорная сухонькая фрау подчеркнула, что на операции она будет правой рукой моего нейрохирурга. Я живо представила, каково это – оказаться во власти человека, настолько по-живодерски смакующего всякий негатив, – и действительно готова была разрыдаться! Абсолютно не хотелось, чтобы Герда ковырялась в моем теле так, как пыталась сейчас ковыряться в душе. Скорейшим образом подписав необходимые бумаги, я пулей вылетела из кабинета, никому не обмолвившись, что там происходило.

Если бы на этом все кончилось! Еще один интересный посетитель пришел в мою палату вечером перед операцией, когда я уже надеялась остаться одна и как-то морально подготовиться. Мужчина, представившийся местным (больничным) юристом, протянул мне некие бланки и сказал, что я должна написать на них свое последнее желание, «поскольку такая тяжелая операция» и все в том же роде. Это уже показалось мне перебором, и я, каюсь, испортила бланки, нарисовав на них средний палец. Повозмущавшись, юрист все же оставил меня в покое.

И я оказалась наедине с собой – без перспективы принять, к примеру, снотворное, потому что назавтра в голове должна быть абсолютная чистота и ясность.

Не отрицаю, найдется очень много людей, которых подробнейшее обсуждение нюансов лечения, в т. ч. и осложнений, настраивает на конструктивный лад, успокаивает, дарит почву под ногами и вселяет уверенность в своих силах. Им нужен максимум возможной информации, это их подпитывает и вовсе не кажется им негативным или истощающим. Но я не отношусь к их числу, у меня подобное вызывает внутренний протест, словно мне извне навязывают тяжелый сценарий, роль в котором я изо всех сил отказываюсь примерять на себя.

Даже если диагноз и звучит как приговор, я предпочитаю думать, что остается хотя бы малейшая возможность для диалога.

Поскольку перед операцией мне не спалось, я начала действительно анализировать свою жизнь и на полном серьезе задаваться вопросом, где, что и почему пошло не так. Что мне пытаются сказать при помощи этой болезни, что доносят до меня, куда мне стоит свернуть, что переосмыслить? Я взяла листок бумаги и написала обращение к… Богу? Вселенной? В общем, к тому Единому, что непременно существует, а значит, сохраняются шансы договориться. Записка получилась краткой и конструктивной: «Дорогой Бог, привет, пишу тебе… (оттуда, где я сейчас нахожусь). Насколько я понимаю, что-то пошло не так? Наверное, это было… (далее я перечислила все пункты, которые пришли в голову)? Наверное, я должна исправить вот это и это, выполнить то-то и то-то? Если я правильно поняла твой урок, можно, я очнусь от наркоза нормальной? А если неправильно, то можно не просыпаться вообще? Дата. Подпись».

Потом я написала вторую записку, для родителей о том, что очень люблю их и все непременно будет хорошо. Эту записку я перед самой операционной успею сунуть подруге прямо в руку, но уже завтра. Пока что меня ожидала долгая ночь наедине с собой.

На тот момент я уже пережила одну тяжелую и в какой-то степени «судьбоносную» ситуацию, где тоже фигурировали многочасовая операция, наркоз и неизвестный исход, но она не шла ни в какое сравнение с тем, что могла сделать онкологическая болезнь. Я сейчас говорю о серьезной травме лица и последующей полной его реконструкции. Мне было всего 16, когда обыкновенная поездка с семьей на горнолыжный курорт принесла мне мое первое грандиозное медицинское «приключение».