Не забывай меня, любимый!

– Ду-урка… – уже безнадёжно попросил он, садясь рядом с головой кобылы и заглядывая в её глаза. – Миленькая, давай ещё, пошло ведь как хорошо… Ещё разок так надо, и всё! А?

Дурка не шевелилась. Сенька машинально гладил её по раскалённой шее, вытирал рукавом лицо. Поднялся было – и Дурка тут же посмотрела на него.

«Уходишь?!»

– Дура несчастная!!! – не выдержав, крикнул он.

– Чяворо, что орёшь? Бабу, что ль, приволок? – поинтересовался вдруг снаружи знакомый насмешливый голос. Ещё не вспомнив, кому принадлежит этот голос, но страшно обрадовавшись тому, что хоть кто-то пришёл, что они с Дуркой больше не одни, Сенька вскочил, кинулся к дверям конюшни – и чудом не сбил с ног входящего с колом в руках Мардо.

Митька был мокрым с головы до ног, щурился на лучину, вытирал мокрую физиономию рукавом. Швырнув к стене кол, он сердито посмотрел на Сеньку.

– С кем ты тут, чяворо? А я через забор лезу, смотрю – в конюшне у Яшки огонёк блестит… Ну, думаю, лошадей свести залезли, дрын схватил, бегу… а это ты! Баба-то где спряталась?

– Какая баба?! Дурка у меня тут…

– Тьфу-у… – разочарованно сплюнул Мардо. – А с ней-то что не поладили?

– Вот, погляди… – Сенька упал на колени рядом с кобылой и начал оглаживать дрожащими пальцами её голову. Дурка не шевелилась. Мардо выдернул из стены лучину, быстро подошёл к лошади; нахмурившись, осмотрел её живот, наклонился, потрогал.

– У-у… Плохо совсем, – он воткнул лучину в притолоку и вытащил из-за голенища длинный, тускло блеснувший синевой нож. Глаза у Сеньки стали круглыми от ужаса.

– Не дам!!! – Он с силой оттолкнул Митьку. Тот, потеряв равновесие, свалился в кучу сена у стены, выронил нож, но тут же вскочил на ноги.

– Рехнулся, сосунок?! – От сильного удара Сенька отлетел к стене, ударился о шершавые брёвна, свалился на пол. Вскочив, бросился было снова – и опять полетел в сторону.

– Да уймись ты! Связывать мне тебя?! Не трону я её, недоумок!!! – заорал Митька. Нож валялся у него под ногами; Мардо быстро поднял его, одновременно доставая из-за пазухи фляжку.

– Угомонился? Открой, полей…

Сенька торопливо вытащил пробку, запахло спиртным. Мардо подставил нож; Сенька вылил на него всё содержимое фляги.

– Что делаешь, убью!!! Малость надо было! Много чести дохлятине твоей! Свети! – оттолкнув Сеньку, Мардо встал на колени рядом с неподвижной Дуркой, наспех перекрестился левой рукой (в правой был зажат нож) – и в свете лучины снова коротко сверкнуло лезвие. Сенька зажмурился. По спине, холодные, противные, ползли струйки пота. Чувствуя, что руки дрожат всё сильнее и что лучина в пальцах ходит ходуном, он понимал, что надо бы воткнуть её в стену, но не мог сделать этого, боясь открыть глаза и увидеть мёртвую Дурку. И сумел вздохнуть, только услышав короткий стон кобылы.

– Ну, что?.. – хотел спросить Сенька, но вместо этого из горла вырвалось какое-то сипение.

Митька не отвечал: он ожесточённо работал руками, копошась, казалось, в самом брюхе лошади. Дурка не мешала ему, часто-часто вздрагивала, и Сенька, снова сев рядом с головой кобылы, начал гладить её лоб и нос. Заговорить с Мардо он боялся, что тот делает – не видел и, только когда Митька поднял голову и, шёпотом выругавшись, перевёл дух, робко спросил:

– Дохлый?..

– Дохлый, как мы с тобой, – проворчал Мардо, вытирая руки сеном. – Вот он, поганец, погляди.

Сенька поднялся на ноги. Тут же схватился за стену, чувствуя, как его шатает. Кое-как сделал два шага и повалился на колени рядом с Мардо. На соломе лежал мокрый малыш – вороной, ногастый и весь какой-то слипшийся, но это-то как раз было правильно…

– Второй раз в жизни такое вижу, – хрипло сказал Митька. – Лежал не тем концом, я его почти что за хвост вытащил. Ну, и резануть малость твою красавицу пришлось.

– А ты раньше… это уже делал? – шёпотом спросил Сенька.

– Не… Вот мать моя один раз так кобыле делала, а я смотрел. Совсем сопляк был, годов двенадцати. Это ещё на Каспии случилось, – Мардо умолк. Впервые на памяти Сеньки Мардо упомянул о своей матери, и Сенька напрягся, ожидая продолжения, но Митька так больше ничего и не сказал. Закончив вытирать руки и подвинув жеребёнка к Дурке, которая, устало повернув голову, начала вылизывать малыша, он умылся из ведра у входа, отыскал в углу свой картуз и, повернувшись к Сеньке, смерил его узкими недобрыми глазами.

– Всё, стало быть… В табор один вертайся, у меня ещё дела тут.

– Какие дела?.. – машинально спросил Сенька, поднимаясь.

– Как сажа бела, – ухмыльнулся Митька. – Я затем сюда, на Живодёрку, и шёл, чтоб тебя упредить… Всё. Дэвлэса[26], чяворо. В деннике прямо сейчас прибери, ей чисто должно быть, чтоб в нутро чего не надо не попало.

Мардо шагнул в мокрый сад, запрокинул голову, осматривая небо, в котором мелькали чёрные, с крупными звёздами, просветы ночного неба, быстро дошёл до забора и уже сидел верхом на запертых воротах, когда услышал:

– Морэ, подожди!

– Чего ещё тебе? – Митька недовольно свесился с ворот. От конюшни к нему бежал Сенька.