Не заглядывай в пустоту

Она вспомнила тусовку, на которую возил ее отец, и вчерашнюю встречу с Глебом в холле.

– Это Несвицкий?

– А хоть бы и так! – Отец опустил глаза в стол, забарабанил по нему пальцами. – Влад – интересный мужчина, сильный, самостоятельный… конечно, он постарше тебя, но только в таком возрасте мужчины по-настоящему встают на ноги…

Он говорил еще что-то, но Людмила его не слушала. Она впервые смотрела на отца как бы чужими глазами.

Она поняла, что этот немолодой, грузный человек с монументальной внешностью только кажется сильным и значительным, в действительности он слаб и болен, отними у него должность, деньги, связи – он превратится в жалкого, беспомощного старика.

И поэтому он так держится за свое положение, за свое влияние – потому что боится бессильной, жалкой старости.

Прежде Людмила робела перед отцом, попросту боялась его. Сегодня она впервые почувствовала к нему жалость. Жалость, граничащую с презрением.

Но эта жалость ни в какой мере не должна была повлиять на ее решение.

– Это мой ребенок, – твердо повторила она. – Это мой ребенок, и я его рожу. У меня никого нет, кроме ребенка.

– Не горячись. – Отец смотрел на нее растерянно, он ее тоже не узнавал. – Не горячись, подумай, время еще есть!

– Я не передумаю!

И вдруг открылась вторая дверь кабинета, та, которая вела в отцовскую библиотеку. Оттуда быстрыми шагами вышел Глеб.

Лицо его было бледным от ярости, губы тряслись.

Людмила взглянула на него отстраненно, как на совершенно чужого, постороннего человека.

И снова отметила, что брат очень похож на отца, но в его лице отцовские черты выглядели как-то несерьезно, пародийно, даже карикатурно. Тяжелые веки придавали его взгляду вопросительное выражение, квадратный подбородок – не отцовскую монументальную значительность, а вульгарную грубость.

– Отец, что ты ее слушаешь! – выпалил он, сжимая кулаки. – Кто она такая, чтобы своевольничать? Сделает, как мы скажем! Положим ее в закрытую клинику…

– Значит, ты подслушиваешь под дверью? – проговорила Людмила звенящим голосом. – Очень мило! Вполне в твоем духе! Подслушивать, подглядывать, вынюхивать…

– Шлюха! – заорал Глеб. – Еще неизвестно, от кого ты прижила этого ребенка!

– Глеб, прекрати! – оборвал его отец. – Ты разговариваешь со своей сестрой!

Глеб осекся, провел рукой по лицу и проговорил совсем другим тоном:

– В самом деле… Мила, я погорячился. Но признайся, ты тоже не права…

Людмила молча встала, взглянула на брата с брезгливым удивлением и пошла к двери. У самой двери она оглянулась.

Глеб смотрел ей вслед с каким-то странным выражением. Он смотрел на нее так, как будто у нее не было и не могло быть своей воли, как будто ее слова и действия ровным счетом ничего не значили. Отец тоже глядел ей вслед, и впервые в его взгляде она не заметила обычной твердости.

Людмила вернулась к себе в ярости. Как они смеют предлагать ей избавиться от ребенка? Это переходит уже всякие границы!

Она не могла ни читать, ни слушать музыку, ни заниматься мелкими текущими делами. После тяжелого разговора с отцом, после ссоры с братом она никак не могла успокоиться.

Оставалось единственное занятие. Людмила села за туалетный стол.

Рука сама потянулась к ящику, где лежало теткино зеркало.

Она достала старинный предмет, внимательно вгляделась в свое отражение…

С тех пор как она вернулась из неудачной поездки, с тех пор как у нее появилось это зеркало, она стала часто разглядывать свое лицо. Раньше она не проводила столько времени перед зеркалом… что это – признак взросления? Но она не выискивала в своем лице первые признаки уходящей юности, не выискивала едва заметные морщинки, она смотрела на свое отражение, как будто это был другой человек, внимательный собеседник и советчик. И отражение в зеркале часто подсказывало ей выход из сложной ситуации.

– Что мне делать? – проговорила Людмила, вглядываясь в глубину зеркала. – Я не хочу потерять этого ребенка! Этот еще не родившийся малыш – все, что у меня есть!

И опять, как уже несколько раз до того, ей показалось, что губы отражения шевельнулись, и едва слышный голос прошелестел в серебряной глубине зеркала:

– Не бойся, я тебя не оставлю.

Рука с зеркалом вздрогнула от неожиданности, отражение задрожало, как дрожит поверхность воды от налетевшего ветра, раскололось на сотни крошечных осколков и снова сложилось, но теперь Людмила видела в зеркале не свое собственное лицо. Она видела полутемный коридор, бронзовое бра на стене…

С удивлением она узнала коридор в квартире брата.

А вот и сам брат, он стоит, что-то нашептывая Анне Ивановне.

Домработница смотрит на Глеба как кролик на удава, она внимательно слушает его, на ее лице страх.

Вот Глеб замолчал, Анна Ивановна что-то сказала в ответ. Людмила не слышит слов, но видит, что слова домработницы разозлили брата. Он снова заговорил, в его лице, в его голосе – угроза… Анна Ивановна втянула голову в плечи, ее губы дрожат от страха…

Наконец она послушно кивнула.

Глеб криво усмехнулся, протянул ей какой-то флакончик. Анна Ивановна спрятала его в карман передника…

Отражение в зеркале снова задрожало, раскололось на куски, опять сложилось.