Не жалея жизни

Свет в окнах дома Газархов горел до самого утра. А на следующий день к ним приходили разные люди. Какое имели они отношение к Гуреевой?

…Через неделю она уехала в горы, в санаторий «Турксиб» — укреплять свое здоровье. Кто-то заранее позаботился о путевке, потому что попасть туда трудно было не только летом, но и зимой.

Подлечившись, Жанна Михайловна возвратилась в город, но в Кульджу уезжать не спешила. Гостила поочередно у знакомых. И все дни ни на минуту не отпускала от себя Кристу. В их обществе видели и Жапарова с Агаповым. Ничего удивительного в этом как будто не было — они ведь и раньше общались в Кульдже с семьей Гуреевых.

За день до отъезда Жанны Михайловны все они побывали у Тауба. После их прихода туда потянулись люди в странных черных одеяниях…

12

Минул почти год. Из Синьцзяна переехал с семьей Гуреев. Поселился тоже на улице Вишневского, в высоком, просторном особняке с большим старым садом. Новый хозяин вставал рано утром и не спеша обходил сад. Крупнотелый, высоколобый, он подбирал сломанные ветром ветви, складывал в кучу, подметал двор, поливал деревья из длинного резинового шланга. Казалось, солидный возраст нисколько не тяготит его. Чуть позже Гуреев умывался и отдыхал в беседке, любуясь по привычке игрой бриллианта в перстне. Приходила Жанна Михайловна, приносила завтрак: холодную телятину и пахнущий жасмином китайский чай.

Этот распорядок не менялся. В доме всегда было тихо и благопристойно. Только однажды неожиданно нарушился установившийся уклад. Поздним воскресным вечером прибежала запыхавшаяся Криста в наскоро накинутом стареньком пальто. Собрались Борис и Аркадий Газархи. Все были озабочены, встревожены. В дом не заходили, стояли во дворе, горячо что-то обсуждали.

В это время пришел Григорий Матвеевич. Он припозднился в гостях у Жапарова. Криста выбежала ему навстречу.

— Григорий, вас ограбили, — всхлипнула она.

— Как ограбили?

Григорий Матвеевич схватил за руку стоявшую у порога Жанну Михайловну и вбежал в дом. Обошел все комнаты, таская за собой жену. Дверцы шкафов и гардеробов распахнуты настежь. Григорий Матвеевич начал что-то искать в них, в остервенении швырял под ноги какие-то тряпки. Выскочил во двор, обшарил кусты вдоль дорожки. Его била дрожь. За много лет совместной жизни он ни разу не повысил голоса на жену, а тут закричал:

— А ты? Где ты была? Где моя статуэтка? Черная статуэтка? — повторял он, словно глухой, и тряс ее за плечо.

Жанна Михайловна тихо ответила:

— Яков Данилович велел прийти помолиться… и я пошла…

— Тьфу ты, тоже мне святоша! — Григорий Матвеевич вышел в коридор.

Здесь, в углу у рукомойника, он увидел валявшуюся на полу статуэтку из черного камня. Гуреев облегченно вздохнул, поднял ее, прижал к груди и нежно, осторожно обтер рукавом. Обернулся к робко подошедшей жене, улыбнулся ей:

— Прости, дорогая. Ничего страшного не случилось. Бог с ним, с этим барахлом. Дело наживное. Да и много ли проку от него?

Жанна Михайловна заморгала глазами и ничего не ответила.

Аркадия удивила столь неожиданная перемена. Он посмотрел на Григория Матвеевича, на статуэтку, пожал плечами, буркнул:

— Чего мы стоим? Надо сообщить в милицию!

— Какой смысл? Возвратят украденное? А зачем нам опоганенные чьими-то грязными руками вещи? Было бы здоровье, а остальное приложится, — не давая никому возразить, он холодно закончил: — Идите спать, утром вам на работу, отдыхайте. И забудьте о том, что нас обокрали. — Статуэтку Григорий Матвеевич все так же нежно держал у груди.

Его спокойствие объяснялось просто. Еще в Кульдже Гуреев заказал известному мастеру статуэтку Будды. За большое вознаграждение деньгами и продуктами старый китаец отлил затейливую фигурку из чистого, червонного золота, полученного от заказчика. И покрыл несмываемой черной растительной краской. Статуэтка, весившая три килограмма двести граммов, стала похожа на мраморную. Предосторожность оказалась не излишней. Воры приняли статуэтку за каменную и бросили за ненадобностью. Если бы они знали, что все украденное ими не стоит и малой доли «каменного» идола!..

От соседей скрыть ограбление не удалось. Наутро приковылял кривоносый Арипбай. Бесцеремонно ввалился в дом, прошелся по пустым комнатам.

— Здравствуй, друг-тамыр. Слышал, беда тебя постигла, — глазки его так и шныряли по голым стенам, на которых раньше висели дорогие персидские ковры. — Да будет милостив аллах всемогущий, — шумно потянул носом Арипбай. — Были бы сами здоровы. А потерянное не вернешь, сколько ни оплакивай. Крепись, будь тверд!

Слова Арипбая звучали соболезнованием по покойнику. Гурееву это не понравилось, но он, сохраняя спокойствие, невозмутимо ответил:

— Верно говоришь, Арипбай. Дай нам бог всем здоровья. Чего плакать по тряпкам? Все прах на этом свете, и сам я гость на земле!

— О, молодец! — крякнул Арипбай. — Крепишься, гривастый ты мой лев-арыстан! — и хлопнул по волосатой руке Гуреева. — А я, тамыр, по делу пришел, по тому самому, о котором ты недавно говорил. Прошлой ночью охотники завезли мне целый мешок. Просят по пять рублей.

У Гуреева поднялись брови.

— Очищенные?