Не жалея жизни

— Жду я из-за кордона сообщения о благополучном прибытии твердого верой отца Павла к нашим кульджинским братьям. Еще же из Сарканда от верного человека, искреннего верующего, поступило известие, что границу перешел отряд белого воинства. Они все отлично вооружены. Наши друзья, как видите, не забывают о многострадальной России. И нам не следует сидеть сложа руки.

— Знаем мы этих друзей. О своей мошне пекутся. Все Риддер… — засипел Парамонов, но скрипучий голос Феогена опять остановил его.

Герман заговорил снова, но его речь доносилась почему-то все невнятнее, и Настасья не заметила, как уснула. Очнулась она от легкого толчка в плечо. Настасья вскинулась и вперила непонимающий взгляд в стоящего перед ней архимандрита Феогена. Он что-то спрашивал. Увидев недомытую грязную посуду на столе, Настасья враз вспомнила, где она, и испуганно стала оправдываться. Из-за плеча архимандрита острым взглядом буравил ее Сокольский. А Феоген ласково стал успокаивать ее.

— Уснула, голубушка? Успокойся. Успеешь домыть посуду.

А из головы у Настасьи все не выходил сон, и она внезапно расплакалась. Феоген все тем же ласковым голосом:

— Ну полно, дочь моя, чего ты испугалась? Иль услышала что?

— Ах, батюшка! Снилось мне, что шла я с сыночком по мягкой траве. И вдруг он упал, а на меня зверь какой-то страхолюдинный бросился, — и Настасья заплакала.

Сокольский, недоверчиво глядя своими буравчиками, с едва сдерживаемой злостью стал допытываться:

— Да не о сновиденьях твоих спрашиваю. А что говорили мы, слышала?

— Чаю спрашивали? Извините меня, грешную. Сама не знаю, как задремала. Я сейчас, — заторопилась Настасья.

Феоген молча посмотрел на Сокольского и успокоительно махнул рукой. Лицо Сокольского вроде стало мягче.

— Да, спрашивали чаю, а никто не идет. Ну и ты нас прости, — уже почти по-свойски закончил он. — Ведь к проповеди на пасху готовимся.

Настасья быстро ополоснула стаканы и стала разливать напиток из чайника, добродушно пофыркивающего на плите. Евдокия сконфуженно моргала белесыми ресницами, и лицо ее, не отошедшее от сна, было просто глупым.

— Откровенно дрыхли, бестии, — почти без противного скрипа в голосе пояснил Феоген. За дверью раздался облегченный смех Германа.

— Молодые еще. Вот и дрыхнут без злоумышления, — просипел благочинный.

«Я-то без злоумышления, а вы, кажется, с умышлением», — подумала Настасья, облегченно вздыхая.

— Кажется, пронесло, — шепнула она Евдокии, вручая ей поднос, уставленный стаканами. — Неси, пока опять не осерчали…

На могиле поручика

— Не подвезете ли, батюшка? — весело спросил Просенков священника, догнавшего его за околицей Коктала. Тот остро глянул на Илью, поспешно перекрестился и еще раз пристально оглядел его.

— Садитесь. Тоже в Коктале гостили?

— Дела, батюшка.

— Да, да, конечно, — поспешил согласиться священник и без всякого перехода с проникновенным чувством проговорил:

— Через неделю пасха! Вишь, в природе какое благолепие: травка зеленеет, деревья убрались листвой и стоят, как будто невесты под фатами.

— Так фата же белая, а тут…

— Не дерзи, молодой человек, на божественное изволение.

— Где уж мне! — засмеялся Просенков, обнажая белые ровные зубы. — Далеко ли, батюшка, путь держите?

— Да возвращаюсь в Верный, по нынешнему в Алма-Ату.

— Мне тоже в ту сторону.

— Вот и хорошо. Вдвоем и веселее. Подсаживайся.

Не отощавшая за зиму лошадка бодро бежала сноровистой рысцой, изредка всхрапывая и помахивая хвостом. Неторопливым ручейком журчал разговор. Около полудня, когда подъехали к речке, священник остановил коня.

— Пусть кобылка отдохнет. Да и нам размяться и перекусить, чем бог послал, не мешает.

— Только, батюшка, не обижайтесь, у меня вся снедь — хлеба горбушка да пара луковиц.

— Не обессудь и ты, молодой человек. У меня тоже закусь не ахти: огурцы да помидоры соленые.

Так они и уселись вдвоем под большим кустом отдохнуть да перекусить.

— Извини, сын мой. Поскольку я верую, то сначала помолюсь, — батюшка из-за пазухи достал четки, что-то пошептал, несколько раз с достоинством перекрестился, после чего положил четки на рядно.

Просенков при виде четок вздрогнул: это была копия тех, что лежали у Сажина в сейфе.

Трапеза прошла в молчании. Священник вроде хотел что-то спросить, но, поглядев на задумчивого Илью, не решился. Поблагодарив батюшку, Просенков молча сел в бричку, и они поехали.

Занятый своими мыслями, Просенков поначалу не обратил внимания, что бричка давно уже свернула с проселка, и теперь ехали они без дороги меж низкорослых карагачей, кустов шиповника и дикого урюка.

Наконец батюшка остановил кобылку и, привязав повод к стволу дерева, проговорил:

— Пойдем со мной, я покажу кое-что.

Просенков молча пошел за священником, уклоняясь от колючих ветвей. Минут через пять они вышли на крохотную лужайку, посреди которой стоял покосившийся крест из двух слегка обтесанных жердей. Просенков пригнулся к еле заметной надписи.

— «Здесь покоится раб божий Илья», — прочитал он и с недоумением повернулся к старику: — Ну и что?