Не жалею, не зову, не плачу...

Утешала меня работа с Олегом Васильевичем. Я выйду отсюда классным врачом,

диплом дело формальное, главное практика. Смешно сказать, утром, едва

проснувшись, я ждал минуты, когда мне надо идти на прием. Никто меня не торопил,

не подгонял, я сам спешил. «Ты почему не переселяешься?» – спросил Вериго уже в

третий раз. – «Молчат». – «Лагерник должен использовать любую минуту облегчения».

– «А вы долго ждали?» – «На меня разрешения до сих пор нет». Статья у Вериго

тяжелейшая, 136, часть 1 – убийство. Сначала я подумал, враги из зависти повесили на

шею смерть пациента, случайную, по неосторожности, оказалось – нет, у него

умышленное убийство. Однако к делу Горького он никакого отношения не имеет.

Переселиться в амбулаторию мне так и не пришлось, после ноябрьских

праздников меня перевели в отдельный медпункт. К слову, перед 7 ноября всех главных

блатных и особо важных политических на три дня спровадили в Шизо, так принято во

всей системе Гулага. Капитан Кучмаев вызвал меня с приема – есть решение, зека

Щеголихин, отправить вас в 12-й барак. Туда прибыла из Красноярска большая группа

инженеров для работы на БОФе, нужно организовать медпункт, будете там вести

прием. Составьте список медикаментов, я подпишу, всё получите в аптеке, и сегодня

вас отведут туда. Разлучают меня с Вериго – плохо, а с другой стороны, доверили мне

медпункт и спецчасть не возражает.

6

Двенадцатый барак имел своё оцепление, там содержали так называемых сук, они

ходили на свой объект, без контакта с ворами, и конвой у них был отдельный. Пока там

были одни суки, медпункт не требовался, но вот появились инженерно-технические

работники, и сразу им всё вынь да положь.

Узкая длинная комнатка с высоким, в ладонь шириной, оконцем, здесь был

умывальник. Встретил меня зека лет тридцати, белокурый, плечистый, вежливый.

«Здравствуйте, меня зовут Альбергс». Одна рука у него в гипсе до локтя, его назначили

сюда дневальным, он из бригады латышей-плотников. Впритык к оконцу узенький

столик с ножками крест-накрест, возле него топчан. Я принес с собой простыни,

накрыл столик, накрыл топчан, выставил ящичек с медикаментами: йод, марганцовка,

аспирин, анальгин, бекарбон, бесалол, термопсис. Стерильные бинты, банки, клизма,

стерилизатор со шприцами, ампулы с кофеином, с камфарой. В пол-литровую банку

положил клок ваты, залил хлорамином и воткнул туда градусники. Размочил таблетку

красного стрептоцида, намалевал на листке красный крест, лейкопластырем прикрепил

на дверь – и медпункт готов.

«Вы мне разрешите здесь поселиться?» – Албергс показал на потолок. В бараке

ему надоело, здесь вдвоем веселее, а если кто-нибудь будет ломиться, то мы

отобьемся. И Альбергс звезданул здоровой рукой в дверь сильно, оглушительно,

громыхнул как кувалдой. Еще один такой удар, и дверь надо заменять. Он был

чемпионом Латвии в среднем весе, при Ульманисе у них был профессиональный бокс.

Я не стал возражать, Альбергс тут же принес доски и за пять минут соорудил себе

полати под потолком, надзор зайдет, не увидит.

Вечером наш первый прием прошел спокойно, я освободил четверых на завтра,

среди них доцента Хигеровича из Одессы, с температурой, и бывшего офицера

Семенова с радикулитом, их надо запомнить, они скоро понадобятся. После отбоя

пришел шестерка начальника колонны Хабибулина – тебя вызывают. Огромная

комната, хоть в баскетбол играй, вдоль стены топчаны, аккуратно заправленные. Сам

Хабибулин, усатый, черный, в тюбетейке, сидел как падишах, скрестив ноги, на

цветастом шелковом одеяле. По бокам пухлые подушки, над головой черная тарелка

радио. Большой стол перед ним заставлен посудой, полно жратвы, самовар, заварные

чайники штук пять, чашки, целый сервиз, у меня глаза разбежались, я на воле не видел

такой роскоши. Яркая лампочка под абажуром с кистями, пол надраен до блеска и

радио мурлычет, – куда я попал? Народу немного, человек восемь-десять, все

восточного типа, одинаково угодливые. Хабибулин двинул пальцем, и мне тут же

поставили табуретку, налили чаю в фарфоровую чашку с узором, подвинули мне

тарелку, а на ней ломоть белого хлеба да еще с маслом, я не видел его сто лет. «Кушай,

доктор, кушай, – сказал Хабибулин. – Как тебя зва-ать? Что тебе на-адо? Какой

помощь?» Я ответил коротко, всё у меня есть, спасибо, пока ничего не надо. «Статья у

тебя кака-ая? Сро-ок? – обходительно, ласково продолжал Хабибулин, мельком глянув

на меня и сразу оценив – молодой, честный, значит, глупый. – Народ у меня культу-

урный, инжене-еры, доце-енты, сво-олочи», – врастяжку, не спеша говорил он, глядя

мимо меня и что-то соображая по другому делу, как глава великой державы. Говорил он