Не жалею, не зову, не плачу...

покупал, тогда ещё не было у нас нищеты, часто играл со мной, схватит за ногу и

держит вниз головой, а я крепкий был карапуз, дед радовался, что я родился

увесистым, – десять фунтов и сколько-то там золотников, четыре с лишним

килограмма. Всё село знало – вон идёт Ваня, любимый внучек Михаила

Матвеевича. И вот внучек вырос и встретил деда…

Из Ново-Троицка деда сослали на Аральское море, там он

работал на рыбзаводе, готовил тузлук для засолки, стал хорошим мастером, его

после ссылки уговаривали остаться, но он уехал. Не знаю, что лучше, – тузлук в

ссылке готовить или на свободе бочки с дерьмом возить? На старой, царского

времени фотографии он такой бравый, с саблей на боку, в армии тогда служил, в

артиллерии. Знал ли он, какая впереди судьба приготовлена? Я заболел от

вчерашней встречи. В школе я общественник, учусь на отлично, но как мне

изменить происхождение?

Сказал матери, ночью встретил дедушку, Михаила

Матвеевича, он спрашивал про отца. Мне его жалко, почему мы живём отдельно?

Мать сразу расстроилась, пояснила, свёкор не захотел жить с нами, у него тяжёлый

характер. Но я же внук своего деда, я не из тех дикарей, что увозили стариков в

степь и оставляли там волкам на съедение. «А ты за него не переживай, – сказала

мама неприязненно. – Он самым богатым был на Шестом номере. Свекровь,

Александра, жадная была, всё корила его: тебя отделили нищим, дали всего-навсего

две тысячи пудов пшеницы». Причём здесь пуды, богатство былое, если человек

состарился, возит дерьмо в бочках и всеми брошен.

На другой день я взял единственное письмецо от отца,

треугольник с номером полевой почты, и пошёл на обувную фабрику. Проходная

закрыта, я постучал, отворилось оконце, и я увидел усатого, бородатого своего деда.

Он цепко, быстро и сердито на меня зыркнул и, кажется, испугался, просто так меня

мать не пошлёт. Каморка у него крохотная, топчан от стены до стены и два оконца,

на улицу и во двор. «Ну, чего ты пришёл?» – спросил он не очень приветливо.

Совсем не похож на того доброго дедушку, который меня любил не так уж давно,

каких-то двенадцать-тринадцать лет тому назад. Но как раз за эти годы он столько

пережил, столько всяких гадостей вместо радостей досталось на его долю, он

состарился и перестал меня любить. «Да вот, папа письмо прислал». – «Слава

Богу. Прочитай мне, что пишет». Я начал: «Добрый день, жена моя Анна

Митрофановна, и дети Ваня, Зоя и Валя, а также низкий поклон отцу моему

Михаилу Матвеевичу, и ещё поклон тестю моему Митрофану Ивановичу, и тёще

моей Марии Фёдоровне, ихним детям Тимофею, Наде, Рае и Ане, а ещё соседям

Канубриковым…» Дальше шло перечисление жителей Ленинградской и в самом

низу отец вскользь сообщал, что лежал в госпитале, ранен в плечо, но кость цела, и

он опять на фронте, полевая почта номер такой-то.

Пахло в каморке почему-то сеном, деревенским лугом, я не

сразу увидел под потолком пучки травы, большие, будто веники для бани. Топилась

буржуйка, труба от неё шла в форточку, а на кругляках плиты стояла кастрюля в

черной копоти и на крышке её темная лепёшка напоминала мне детство, голод и

хлеб с лебедой. «Лекарственный хлеб, – сказал дед, – от желудка. Лечу людей

разными травами. Меня тут уважают, не хуже наркома живу, оружие выдали. – Он

показал на ружьё в углу и патронташ рядом. – Кормят меня тут, крыша над головой,

чего ещё надо? Дай Бог, чтобы и тебе так на старости лет было». – Он говорил без

иронии, он действительно доволен, будто живёт лучше всех. Смотрю на него и

думаю: я тоже буду вот таким со временем – усы, борода, будто из проволоки, глаза

маленькие, колючие, с блестящими чёрными зрачками, брови нависшие, лохматые.

Я не привязан к нему как к родственнику, мы давно не живём вместе, скитались мы

больше с другим дедом – по матери, Митрофаном Ивановичем. Но мне всё равно

его жалко. Меня он ни о чём не спрашивал, может быть, голодаем, или болеем, ни

слова. В углу на полочке я увидел маленький и привлекательный, как все старые

книги, томик в зелёном коленкоре. «Можно посмотреть книгу, дедушка?» – «Тебе

нельзя. Это Евангелие». Я не стал настаивать, хотя мне нравится просто подержать

в руках старинную книгу, полистать, на шрифт посмотреть с ятями, с ижицей и

фитой. «А тебе нужны белые штаны?» – неожиданно спросил он, согнулся,

вытащил из-под топчана бурый тёмный сундук, он его в ссылку с собой таскал, и

поднял крышку. Внутри на ней наклеены были ветхие блёклые картинки –

рассмотреть бы, так не позволит. Он сдвинул сухие пучки травы, завёрнутые в

старую газету, приподнял тряпьё и вытащил мне белые кальсоны, обыкновенное

армейское бельё. «Да что вы, дедушка! – усмехнулся я, сразу понял свою ошибку и

исправился: – Они мне короткие». – «Дали мне премию, – с гордостью сказал он. –