Не жалею, не зову, не плачу...

ступоре я не читал ни в стихах, ни в прозе. Воспевались обычно страстные, нежные,

сладкие, горячие и прочие поцелуи, но чтобы вот так, никакого тебе поцелуя – никто не

описывал. А твоя возлюбленная – вот она, рядом, играет с тобой и даже дразнит

намёками и примерами. У меня нет отваги, смелости, самых лучших мужских свойств.

Зачем такая рохля ходит по земле?

Сегодня, говорил я себе, обязательно! Но нет, не случилось, не получилось. Я

уходил домой, клокоча от презрения к самому себе. Шестнадцать лет, паспорт уже имею

– и всё ещё, всё ещё не достиг! Сколько книг я перечитал об этом, сколько раз в кино

видел, представляю всё досконально, – всего лишь коснуться её лица, чуть шевельнуть

губами и всё, вершина взята. Но нет, я и сегодня не смог, да ещё пытаюсь обвинить

Лилю, ей бы тоже надо чуть-чуть двинуться мне навстречу.

Осталось двадцать дней до моего 17-летия. Ромео и Джульетта к этому времени

уже были на небесах, а я, такой здоровый лоб, такой вроде бы сильный, уверенный,

горластый, как-никак командир роты, и (смешно сказать) не могу поцеловать любимую

девушку.

Но разве нельзя просто любить ее, смотреть, как она улыбается, слушать, как она

говорит, чего тебе вдруг приспичило, чего ты носишься с этим поцелуем как с писаной

торбой!

Не знаю. Просто так, без поцелуя, я не могу жить.

Осталось 15 дней, и кончатся мои 16 лет, пройдёт мой золотой возраст, без первого

поцелуя и вспомнить нечем.

Осталось 12 дней. 18 марта обязательно отмечался в школе день Парижской

Коммуны, говорили о нём по радио и писали в газетах как о революционном празднике.

И вот сидели мы с Лилей рядышком дома у неё в сумерках, и я сказал, что в честь

Парижской Коммуны надо что-то обязательно натворить, сейчас я вот-вот что-то

натворю, – и легонько ткнулся губами в её щёку. Поцеловал или не считается? А что

Лиля? Вместо того, чтобы рассмеяться или что-то сказать, она стала часто-часто

дышать, взялась за спинку койки и склонила голову на руки…

Началась наша новая жизнь. Целовались мы теперь беспрерывно. Только и ждали

момента, хоть на улице украдкой, хоть в комнате, везде. В книгах о великих людях,

полководцах, писателях, революционерах, учёных, подвижниках и передвижниках

говорилось, во сколько лет они совершили подвиг, сделали научное открытие или

восстали против самодержавия, на баррикады взошли, попали на каторгу. Но ни в

одной книге не встретилось мне, когда и как тот или иной великий поцеловал любимую,

будто это пустяк. Я сразу возмужал, я ощутил развитие, я одолел вершину.

А война шла, и мы жили по закону военного времени. Патрули устраивали облавы,

проверяли документы, выявляли дезертиров. Раньше меня это не касалось, а тут я вдруг

повзрослел, пушок на губе появился, я стал привлекать внимание патрулей. Настал

день, когда меня задержали. Если бы я шёл один, они бы меня не остановили, я уверен.

Но я шёл с Лилей, а они всего лишь с автоматами и с мечтой о красивой девушке. За

версту было видно, что идут влюблённые, счастливые, да красивые. Патруль стоял и

ждал, когда мы приблизимся. Если бы мимо них прошла сейчас дивизия дезертиров,

они бы на неё ноль внимания. А нам сейчас испортят настроение. «Ваши документы?»

– в голосе сталь, поймали, наконец, врага отечества. Я подал комсомольский билет.

«Комсомольский билет не является документом», – отчеканил сержант. – «А что

является? – сразу взрываясь от его тона, с вызовом попёр я. – В билете есть фотография

и указан год рождения». – «Следуйте!» – грубо и торжествующе приказал он. – «Мы

ещё учимся в девятом классе, он с двадцать седьмого года, здесь же написано!» – Лиля

выдернула у меня из рук билет и сунула под нос сержанту, но тот даже не глянул.

«Рядовой Пацюк, проведите задержанного для выяснения личности!» Хотя бы какой-

нибудь Иванов, Сидоров, – нет, непременно гоголевский персонаж. У меня слов не было

от хамского недоверия, от наглого подозрения. Берут во время облавы как труса и

беглеца. Неужели по мне не видно, что я не такой?!

Маленький солдат с автоматом ведёт большого дезертира по Атбашинской, по

Сукулукской, свернули по улице Фрунзе в сторону 2-го отделения милиции. Каждый

день я хожу здесь в школу и из школы. Бабки выглядывают из-за дувала: ага, попался,

голубчик. Солдат маленький, а уже служит, а этот здоровый лоб с девушками

прохлаждается, шуры-муры разводит, есть ли совесть у человека?

…Обычный случай, простой, мимолётный, но он оставил след. Если юного и

ранимого однажды выставить на позор, то это уже рубец на память. В милиции народу

битком, ступить некуда. У входа сидели на корточках воришки в рванье, курили бычок в

рукав, передавая друг другу. Много грубых баб, цыганки, чеченки с узелками, с

мешками, спекулянты и спецпереселенцы, они не имели права отлучаться в город без

разрешения своего коменданта, их отсюда прямо в тюрьму. Обросшие мужики, кто с