Не жить

– Да? Удивительный ты парень… В общем, там есть фигурки. Ты ими двигаешь. Ты думаешь, что ими двигаешь. Ты на сто процентов уверен, что ты ими двигаешь. Но вдруг складывается такая ситуация, в которой фигурки начинают двигать тобой. Потому что ни туда ты не можешь их направить, ни туда. Правила. Дурацкие непоправимые правила. И что бы ты ни делал, вариантов у тебя нет. Вот и подумай тогда, кто играет. То ли ты… То ли тобой кто. Понимаешь?

– Договориться надо…

– Что? – удивился я.

– Ну, договориться. Друг с другом. Например, ты выиграл. Или я выиграл.

Я улыбнулся шире плеч:

– Умный ты парень. А ведь верно. Согласимся на ничью?

– А можно? – спросил пацан.

– Хм. Кажется, нет. Видишь, я как-то вас так расставил, что теперь ходу назад нет. Говорю же – правила. Придется тебя в расход. Скажи, Коля, сам как думаешь… Ну, врать уже не будем. Папа твой сможет застрелиться? Ну или там, повеситься? Ради тебя?

Личинка человека наконец-то начала соображать и зашмыгала носом. У пацана задрожали губы, сморщилось личико, и он еле выдавил из себя сквозь начинающийся плач:

– Я к маме хочу! Дядя Камень, отпусти меня, папа тебе денег даст… Много…

– Да не нужны мне деньги, Коля. Я развлечься хочу, понимаешь? Вот у тебя игры есть, у папы твоего бизнес, а у мамы твоей папа. И вам всем интересно. А мне уже давно ничего не интересно. Я уже полгода музыку не слушаю новую. Телевизор не смотрю. Как мне быть? А?

Мальчик замолчал и отвел глаза в сторону.

– И не надо тут реветь. Бесполезно. Ты же меня так разозлишь, а злой я нехороший. Думай. Рассуждай. Выкручивайся. Только не плачь. В этом мире жалости нет. А уж у меня и подавно. Я сильных уважаю, умных понимаю, упорных люблю. А плачущие раздражают. И потом – о чем с ними говорить? Хотя… знаешь, я, кажется, понимаю эволюционный смысл рыдания. Когда ты ревешь, к тебе противно прикасаться. Ты грязный. Так что это вроде как защита. Но жалкая. В конце концов ты становишься невыносим, и тебя убивают, стараясь не измазаться. Ну, будешь еще плакать?

– Нет, – решительно вытер слезы пацан и даже улыбнулся. Кривовато как-то, но все же.

– Ну, то-то же. Давай, вали в бункер свой, мне подумать надо… Сам включишь компьютер?

– Ага, – сказал короед, слез со стула и ушел.

Я закрыл его и пошел в кабинет. Сидя перед мониторами, я стал крутиться на кресле и вспоминать всякую дрянь. Бессистемно.

…У нас в детдоме все любили сидеть на корточках. Просто где были стулья или кровати – всегда были воспитатели, сторожа, медсестры. То есть чужие глаза. А в угол двора убежишь, присядешь за кустами – и нет тебя. Весь мир сузился до размеров компании. Свои дела, свои развлечения. Хочешь – кури, хочешь – анекдоты рассказывай, хочешь – в карты играй. А если шухер – вскочил, рванул по кустам, и нет тебя. Вернее есть, но ты уже чинно так прохаживаешься, изображая на лице пытливость ума и преданность руководству.

Еще такая поза прекрасно помогала нападать первым и неожиданно. Потому что никто не ждет атаки снизу и тебя практически не видно. А даже если и видно – никто не разглядит в сидящем ни роста, ни силы. Когда ты на корточках, тебе достаточно только разогнуть ноги, и ты уже летишь, как хищная птица, сокрушая все на своем пути. Мало кто боится этой позы. А зря.

Из своей интеллигентной семьи я убегал несколько раз. Да как убегал… Уходил. Надоедает же. Наверное, так дикие собаки уходят или там волчата, если их приручать. Кому, кстати, приходит в голову волков воспитывать? Ясно же, что не получится. Сколько ни корми… Глаза у них такие, что сразу все ясно. Вот в клетке держать – это я еще понимаю. Забавно. Но только закрывать надо клетку. Желательно, чтобы серый там и умер. Так безопасней. Никогда он не привыкнет. Спящий, стоящий, жрущий – будет сердцем высматривать малейшую возможность, ничтожную щелку, любую твою слабость. И пока сердце его стучит, не будет тебе покоя. Не жди.

Я сильно старался родителям своим понравиться. Читал, запоминал все, зубы чистил, «спасибо» говорил, голову подставлял Надежде Васильевне, чтобы погладила.

Сначала неприятно было, а потом вроде как тепло. Но больше терпел, конечно, чем наслаждался. Баловство все это. Хочешь волчонку добро сделать – накорми его, тебе же спокойней будет. А гладить ни к чему. Руку откусить может. Ну а если не сможет начисто откусить, так покалечит. Всю жизнь по струнке ходить тяжело. Все время притворяться – невыносимо. Поэтому я себе каникулы делал время от времени. Уйду, пошляюсь пару дней, да и назад. Отпускает. Уже опять можно терпеть. Обычно на вокзал уходил, к беспризорникам, но бывало и в лес. Там тоже интересного много. И главное – людей нет. Со временем я это еще больше ценить стал. Когда один, когда не надо думать о других, когда незачем притворяться – легко дышится.