Не зови меня больше в Рим

Словно острая игла пронзила мне желудок. Проклятый, несносный, чертов Гарсон коснулся того самого, что я до сих пор берегла под семью замками, – моей вины. Я-то ведь не была верна Маркосу. Хотя и находила кучу доводов, помогавших мне избавиться от чувства вины перед ним: ты никому не принадлежишь, твоя жизнь – она только твоя и ничья больше, мимолетная интрижка – никакого значения не имеет… Но виноватой я сейчас почувствовала себя именно перед Гарсоном. Все перечисленные аргументы тотчас рассыпались в прах, если встать на точку зрения такого вот простого, бесхитростного человека, каким был мой коллега. Если бы я рассказала Маркосу про приключение с Абате, он мог бы меня понять, Гарсон – никогда. Тем и трудны отношения с людьми, которые отличаются от тебя своими жизненными установлениями: ты боишься вызвать у них негодование, а ведь негодование куда хуже утаенной измены. Но тут я решила вырвать с корнем подобные мысли: чувство вины – для виноватых, а я – такая, какая есть. И я предпочла отшутиться, ничего не отвечая по существу:

– Ага, сплошное семейное счастье – но и скука смертная! Вспомните: когда мы с вами были свободны, нам то и дело случалось как следует выпить после работы, а сейчас? Сегодняшний наш загул – невиданное исключение.

– Вот уж правда так правда! Но ведь всегда можно и кое-что подправить. Кто нам мешает назначить один день в неделю для возлияний после трудовых подвигов?

– Да я не о выпивке самой по себе печалюсь, а о свободе посидеть за рюмкой тогда, когда заблагорассудится, чтобы не бояться, что кто-то тем временем тебя ждет, и не давать объяснений, вернувшись домой.

– Но ведь это свобода одиночки! По-настоящему человек свободен только тогда, когда дома его ждут четыре стены – и больше никто. Неужели вам такое нравится?

– Нет, разумеется, нет, поэтому я и вышла снова замуж. Но вы здорово все упрощаете: мы говорим “четыре стены”, но на самом деле тебя могут ждать хорошая книга, любимый диск, фильм или что угодно еще.

– Знаете, Петра, тут надо выбирать: любовь или свобода, совместить их невозможно. А одиночество, если ты нарочно к нему не стремишься, вещь сволочная.

Я засмеялась, но от подобной философии у меня заболела голова. Или от второй порции виски.

– Поехали домой, Фермин. Мне надо как следует выспаться, чтобы завтра вести допрос.

– Вы станете допрашивать себя саму про меру свободы?

– Нет, буду допрашивать этих сукиных детей, которые уже сидят у меня в печенках.

– Слава богу! Вы меня успокоили! Опять вижу перед собой настоящую и несокрушимую Петру Деликадо!

Между тем настоящая и несокрушимая Петра Деликадо вернулась домой в полуразобранном состоянии. Дома ее дожидался муж, который, закончив работу, спокойно пил аперитив.

– Хочешь, пойдем куда-нибудь поужинаем? – первым делом спросил он.

– Лучше давай останемся дома, дорогой. Я устала, страшно недовольна сегодняшним днем, и, само собой, у меня дьявольское настроение.

– Ну, с этим мы как-нибудь справимся. Значит, остаемся дома и заказываем пиццу по телефону. А пока будем ужинать, ты мне, если пожелаешь, расскажешь, что привело тебя в такое отчаяние. Потом ты немного отдохнешь, мы поболтаем – и твое настроение будет улучшаться и улучшаться, пока не станет просто отличным. Ну как, согласна?

Я любила его искренне и безоговорочно. И если сравнивать его с хорошей книгой, любимым диском или даже с талисманом, он вышел бы бесспорным победителем.

Глава 16